Прежде всего, складывается идея самодержавия. До того «царями» (то есть легитимными и высшими правителями) на Руси именовали лишь византийского императора и татарского хана – теперь легитимность и сакральность их власти переходит из Константинополя и Сарая к московскому князю, занявшему их место в Восточной Европе.
Слово «самодержавие», которое в это время возникает и входит в обиход – очень ёмкое и многозначное, примерно включающее в себя и латинский «суверенитет», и греческую «автаркию» и греческо-византийскую «автократию». В этом слове сочетается ряд смыслов: и национальная самостоятельность царской власти, её независимость ни от кого, кроме Бога – ни от Сарая, ни от Константинополя, ни от веча, ни от бояр (она – сама по себе – «самодержавна»), и её абсолютность, неподконтрольность никому в обществе, невозможность её ни с кем разделить и ничем ограничить. Иван III начинает именовать себя «милостью Божьей великим князем всея Руси», подчеркивая этим титулом и обретенную суверенность, независимость от Орды (ибо его власть ныне – от Бога, а уже не от хана), и претензию на общерусское наследство, и то, что этот титул равен королям Европы. Когда император Священной Римской империи Фридрих III предложил Ивану III королевскую корону, московский государь высокомерно ответил: «Мы Божиею милостью государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, и поставление имеем от Бога, как наши родители, так и мы». Это, конечно, была полная и явная неправда, но неправда очень многозначительная и претенциозная – нуждающаяся в мифах и символах, которые бы её подкрепили и утвердили.
Средневековое мышление насквозь глубоко символично. Оно основано не столько на абстрактных, рациональных идеях, сколько на зримых образах. Поэтому в Московии стремительно возникают те символы власти, которые призваны подкрепить новые притязания новоявленного «государя всея Руси». Среди них и величественный московский кремль (правда, с соборами, построенными итальянцами, несущий на себе печать итальянского Возрождения) – символ могущества государства. И скипетр, держава, «шапка Мономаха» (золотая тюбетейка, опушенная мехом, и в действительности подаренная Ивану Калите ханом Узбеком) – она символизирует преемственность власти московских князей от византийских императоров (якобы её послал император Константин Мономах своему родственнику Владимиру Мономаху, как символ царской власти, предчувствуя грядущее величие ещё не основанной тогда Москвы). Вводится пышный византийский придворный ритуал (с падением ниц перед государем и целованьем руки великого князя), герб – двуглавый орёл (исконно римский имперский символ, а затем символ Византийской и Священной Римской Империй).
Иван III вторым браком женился в 1472 роду на Софье Палеолог – племяннице последнего византийского императора, через что московские князья породнились с византийцами. (Посредником в организации этого брака выступил римский папа, наивно расчитывавший так привлечь Московию к унии, но – тщетно). Свою преемственность от Византии Московия выводила теперь и по православному христианству, и по политическому могуществу, и по брачному родству.
В рамках сотворения новой мифологии, появляется совершенно фантастическое произведение «Сказание о князьях Владимирских», прямо и без затей объявляющее предком московских князей ни много ни мало… римского «кесаря Августа», первого римского императора, чья власть имела божественное происхождение. Да и титул «государь всея Руси» означает отныне нескрываемое стремление Москвы захватить земли Литовской Руси, претензию не только на наследство Орды и Византии, но и на всё наследство древнего Киева. Инициатива Вильно по объединению Руси была теперь перехвачена окрепнувшей Москвой (и начинается долгая полоса войн с Литвой: за 90 лет (1493–1582) 40 лет шли эти войны между двумя частями Руси).