называемые
были написаны в изумительную Болдинскую осень 1830 г. Две из
них,
напечатаны; третья,
1836 г., анонимно.
1836 г., был напечатан только после смерти поэта (1840). В отличие
от
формальный эксперимент. Это скорее были опыты постижения
характеров и драматических ситуаций. Одним из общих названий для
всей этой группы, которое Пушкин отбросил, было
Корнуоллом, (которого Пушкин, как и многие из его современников,
даже в Англии, ценил выше, чем мы);
подзаголовок
Ченстон неведом Национальному биографическому словарю).
Вильсона
Англией.
Они относятся к числу самых оригинальных, характерных и
совершенных произведений поэта. В них Пушкин достиг величайшей
сжатости. За исключением
пьесами. Скорее это отдельные ситуации, драматические «пики», но
«пики» до такой степени полные значения, что они не нуждаются в
дальнейшем развитии. Это лирический метод, приложенный к драме.
Длина пьес колеблется: от одной сцены, немногим более двухсот
строк (
выбором – откуда начать и где кончить, переводом посредственных
английских стихов Вильсона на собственные великолепные русские и
добавлением двух песен, принадлежащих к его лучшим; одна из
них –
написал, – редкое у него раскрытие теневой стороны жизни.
несправедливости, которая наделяет гением кого хочет и не
награждает пожизненный труд человека, преданного делу.
характера скупца; вторая сцена, где скупец-барон произносит
монолог в своем подвале с сокровищами – самый великий
драматический монолог на русском языке и, возможно, высший
образец выдержанного от начала до конца поэтического великолепия.
Что касается
право называться пушкинским шедевром. Он менее орнаментален и
менее явно насыщен, чем
отходит от разговорного языка, но в безграничной психологиче ской и
поэтической многозначности своего строго неорнаментального стиха
он даже превосходит
связи Дон Жуана – с вдовой убитого им человека – и о его трагиче-
ском конце. Это высшее достижение Пушкина на тему Немезиды –
главную его тему. По гибкости белого стиха (столь отличного от
стиха
разговорного языка с метром, по огромной смысловой нагрузке
диалога, по несравненной атмосфере юга эта драма не имеет себе
равных. Несмотря на испанский сюжет, это самая характерно-русская
из пушкинских вещей – не в метафизическом смысле этого
истрепанного слова, но потому, что она достигает того, чего достичь
можно только на русском языке – она одновременно классична,
разговорна и поэтична и воплощает в совершенной форме лучшие
устремления русской поэзии с ее тягой к отборному, не
приукрашенному, реалистическому и лирическому совершенству. Из
всех пушкинских вещей эта всего труднее для перевода – ибо в ней
поэтическая и эмоциональная ценность каждого слова доведена до
предела и полностью исчерпана, и естественные возможности
русского ритма (
использованы до конца. Изложение сюжета дало бы представление о
пушкинской сжатости и сдержанности, но не о неисчерпаемых
сокровищах, таящихся за ними.
Последняя драматургическая проба Пушкина –
осталась незаконченной. Если бы не это, она была бы третьим
произведением (вместе с
которое могло бы претендовать на первое место в русской поэзии. То,
что говорилось о стихе и поэтическом языке
приходится повторить и о
сюжет, и атмосфера – русские. Это тоже должна была быть трагедия
искупления – мщение соблазненной девушки, бросившейся в реку и
ставшей «холодной и могучею русалкой», своему неверному