История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2

третьесортный провинциальный школьный учитель с примесью журналиста.

Его проза по уровню ниже приличной журналистской прозы. Стихи же его

149

считались бы безнадежно плоскими и неумелыми даже во времена Надсона. Его

драмы – которые встретили в Англии такой необъяснимо хороший прием (во

всяком случае, со стороны прессы) – жалкие ребяческие аллегории самого

дурного и скучного сорта. Конечно, неумелость его стихов несколько теряется в

переводе, но даже и тут видна его полная неспособность сделать свои

персонажи живыми и надутая пустота его мнимо-глубокомысленного

символизма. Дистанция между БурейШекспира и самым худшим Андреевым

меньше, чем дистанция между худшим Андреевым и Луначарским. Но,

вероятно, к счастью для репутации Луначарского за границей, полная

бездарность так же непереводима, как и абсолютное совершенство.

С самого начала союзниками большевиков были футуристы, но отношение

большевиков к таким опасным друзьям было несколько подозрительным и

осторожным, хотя грандиозный успех Мистерии БуффМаяковского и его

замечательные достижения в политической сатире научили коммунистических

вождей его ценить. Но об этом, как и о крайне желанном и поощряемом

возникновении школы пролетарских поэтов, мы поговорим в главе,

посвященной современной поэзии.

3

Гражданская война, длившаяся почти ровно три года (с «Октябрьской», по

старому стилю, революции, которая произошла 7 ноября 1917 г., до падения

Врангеля в ноябре 1920 г.) повлияла на русскую жизнь гораздо больше и

глубже, чем Великая война. Бои шли почти на всей российской территории. Там

же, где их не было, всех молодых мужчин мобилизовали в Красную армию.

Кроме того, гражданская война была гораздо страшнее, чем война с Германией.

Белые, красные, зеленые – все проявляли неимоверную жестокость. Эпидемии

(девяносто процентов состава войск, дравшихся на юге России, переболело

тифом) и полная материальная разруха увеличивали ужасы войны. В литературе

гражданская война нашла широкое отражение и стала любимым материалом для

новой школы беллетристов. Мы говорим об этом в последней главе.

В результате поражения белых армий большое количество граждан России

оказалось за ее пределами. Надо считать, что политических беженцев или

эмигрантов было более миллиона, и так как среди них представители

образованных классов имелись в очень высокой пропорции, то совершенно

естественно возникла литература эмигрантов и для эмигрантов. С самого

1920 г. стали появляться русские издательства во всех временных и постоянных

центрах «Заграничной России»: Стокгольм, Берлин, Париж, Прага, Белград,

София, Варшава, Ревель, Харбин, Нью-Йорк – все внесли свою лепту в издание

русских книг. В 1922 г., когда Германия была самой дешевой страной Европы, в

Берлине был настоящий бум русского книгопечатания и там стали

публиковаться издания как для эмигрантского, так и для внутреннего

советского рынка.

Однако стабилизация марки и ужесточившаяся большевистская цензура,

которая фактически не впускает в Россию русских (и не только русских) книг,

напечатанных за границей, положили конец процветанию русских издателей в

Берлине. Только немногие удержались на поверхности. Теперь главным

культурным центром русской эмиграции стал Париж – соединяющий

сравнительную дешевизну жизни со всеми приманками западной цивилизации –

и Прага, где чехословацкое правительство открыло русский университет и

русские гимназии.

Число эмигрантов, в особенности принадлежащих к верхушке

интеллигенции, постоянно растет и получило значительное подкрепление в

150

1922–1923 гг., когда советское правительство выслало из России наиболее

«подозрительных» представителей интеллигенции. Основные имена

эмигрантского литературного мира: романисты – Куприн, Бунин, Арцыбашев,

Шмелев, Зайцев; юмористы – Тэффи и Аверченко; поэты – Бальмонт, Зинаида

Гиппиус, Марина Цветаева; Шестов, Мережковский, Бердяев, Булгаков,

Муратов, Алданов-Ландау, князь С. Волконский. В этот список не входят

многие писатели, которые живут или жили за границей, не отказываясь от

советского подданства и не отождествляя себя с белой эмиграцией.

В целом известные писатели, оказавшиеся за советской чертой, не

сохранили своей творческой энергии.

Отрыв от родной почвы – суровое испытание для писателя. И хотя Бунин и

другие продолжают писать достойные уважения произведения, русские

беллетристы мало что дали за пределами России. Худшее, что можно сказать об

эмигрантской литературе: у нее нет здорового подлеска; молодое поколение,

оказавшееся вне России, не выдвинуло ни одного заметного поэта или

прозаика.

С политической литературой (в широком смысле слова) происходит

обратное. Это естественно, потому что русская политическая и национальная

мысль только вне СССР может развиваться в условиях свободы печати,

необходимых для ее существования. Среди эмигрантов находится большое

число интересных политических писателей старшего (довоенного) поколения.

В их числе Бердяев и Струве (о которых я уже говорил); Шульгин (о

политических мемуарах которого пойдет речь в следующей главе); церковник и