История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2

вдруг превращается в мишуру. Чтобы избежать несостоятельности при

описании иностранной (и даже русской городской) жизни, Бунину приходится

безжалостно подавлять свои лирические наклонности. Он вынужден быть

смелым и резким, идя на риск упрощенности. В некоторых рассказах резкость и

дерзость удаются ему, например, в Господине из Сан-Франциско(1915),

который большинство читателей Бунина (особенно иностранных) считает его

непревзойденным шедевром.

Этот замечательный рассказ достаточно хорошо известен в английских

переводах, и нет нужды его пересказывать. Он продолжает линию Ивана

Ильича, и его замысел вполне соответствует учению Толстого: цивилизация –

тщета, единственная реальность – присутствие смерти. Но в бунинских

82

рассказах (в отличие от лучших рассказов Леонида Андреева) нет прямого

влияния Толстого. Бунин не аналитик и не психолог, поэтому и Господин из

Сан-Францисконе аналитическое произведение. Это «прекрасный предмет»,

плотный и твердый, как стальной брус. Это шедевр художественной

экономности и строгого «дорического» стиля. Господин из Сан-Франциско(как

и две «сельские поэмы» – Деревняи Суходол) окружен созвездием других

рассказов на иностранную и городскую темы, сходных с ним стилистически: та

же смелость рисунка и строгая прозаичность. Среди лучших Казимир Стани-

славович(1915) и Петлистые уши(1916) – смелое исследование преступных

наклонностей.

Из наиболее лирических иноземных и городских рассказов выделяются

Сны Чанга(1916) и Братья(1914). В них лирическая поэзия Бунина,

оторванная от родной почвы, теряет жизненность, становится неубедительной и

условной. Язык тоже теряет свою красочность, становясь «международным».

И все-таки Братья– сильное произведение. Это рассказ о сингалез ском рикше

из Коломбо и его английском седоке. Рассказ мастерски избегает

сентиментальности.

Лучший из бунинских послереволюционных рассказов – Исход(1918), по

плотности и богатству ткани и по действенности атмосферы почти

приближающийся к Суходолу. После 1918 г. Бунин не написал ничего

подобного. Некоторые из его рассказов ( Гаутами, В некотором царстве) –

замечательные произведения «объективного» лиризма. Но большинство его

нынешних рассказов дряблее, больше «провисают». Кажется, что лирический

элемент, разрастаясь, взрывает границы той самой сдержанности, которая и

делает его мощным.

6. Леонид Андреев

Когда популярность Горького пошла на убыль, главным любимцем

общества стал Леонид Андреев.

Этот процесс начался еще до революции 1905 г. Вскоре после нее на смену

революционной пришла новая школа, которую можно назвать метафизической,

или просто пессимистической, потому что ее авторы писали рассказы и пьесы о

метафизических проблемах и неизменно разрешали эти проблемы в

пессимистическом и нигилистическом духе. Эти писатели были на вершине

славы в годы, непосредственно последовавшие за поражением первой

революции (1907–1911), и «социологические» историки русской литературы

всегда стараются объяснить это движение политическим разочарованием.

Политический мотив, конечно, был важен для успеха движения у публики, но

само движение началось раньше, и многие из лучших и наиболее характерных

произведений Андреева были написаны до 1905 г.

Старомодные критики и читатели старшего поколения правоверной

радикальной (а тем более консервативной) школы практически не отличали

Андреева от символистов. И тот, и другие казались им одинаковым уродством.

На самом деле между Андреевым и символистами очень мало сходства,

кроме отхода от общепринятых стандартов и склонности к грандиозному и

предельному.

Символисты и Андреев всегда высокопарно серьезны и

торжественны, – чувства юмора им явно не хватает. Но различия между

ними значительно важнее.

Символистов объединял высокий уровень сознательного мастерства;

Андреев оперировал готовыми клише и мастерством не отличался.

83

Кроме того, символисты были людьми высочайшей культуры и играли

главную роль в великом культурном возрождении русской интеллигенции;

Андреев же презирал культуру, которой ему явно не хватало.

Наконец – и это самое важное, – символисты стояли на основе

реалистической (в средневековом смысле слова) метафизики, и если и