История с географией

– Но Лепин ведь не слёточек, – оправдывался Витя, – он семь дней изучал имение шаг за шагом. Ведь мы не дурили ему голову и предоставляли полную свободу смотреть, изучать и всех расспрашивать. А когда мы же сомневались в его выводах, не он ли нас упрекал пастушеским хозяйством? И князь не говорил ли нам, что мы не можем справиться с таким имением, потому что не имеем оборотного капитала? И упрекал меня: «Вы клевещете на свой лес!» Нет, моя совесть чиста, а все-таки так страшно, чтобы не подвести князя.

Но нельзя было дольше шептаться в цветнике, мы должны были вернуться на балкон и принять участие в общем разговоре.

Было решено писать купчую немедля прямо в Москве, чтобы приступить к покосу, посеву и прочим текущим делам. Но так как Голицыны на другой день уезжали в Наугейм, Лепину и Граве было поручено писать с нами купчую.

Перед отъездом, на другое утро, княгиня заявила, что хочет заглянуть и на левое крыло имения, на Охчеву. И мы опять все поехали в четырех бричках. Конечно, теперь, когда все Чернолесье было покрыто густой зеленью, и эта сторона казалась иной, чем ранней весной, когда мы смотрели ее с Витей. Даже болота теперь, как бархатом, были покрыты изумрудной зеленью, а корявый сосняк был покрыт густо поднявшейся травой и ветвями деревьев. Именно так, как молился об этом Горошко. Лепин, настаивавший на том, чтобы Голицын все видел, чтобы не услышать упреков, завез нас теперь на такие песчаные валы, o существовании которых мы и не подозревали! Он разыскал их в стороне от дороги, за прикрывавшим их лесом. Но и Охчево не смутило Голицыных: и там попадались густые перелески и сухие лужайки с прекрасным сенокосом, а смежность с поселком делало это урочище особенно ценным. Проехали и проселком, где красовались прекрасные кирпичные двухэтажные дома. Князь надеялся подвинуть дело города. Обед был опять поздний, и после него Голицыны стали спешно собираться к двенадцатичасовому вечернему поезду за границу.

Уезжая, князь передал Граве чек в сто восемнадцать тысяч, на задаток, и простился с нами самым сердечным образом. Также и княгиня. Витя продолжал тревожиться «а вдруг князь пожалеет, дал такую большую цену», и поэтому отдавал ему все движимое самым добросовестным образом, то есть всю нашу мебель, всю обстановку, не говоря о выезде, щавровских лошадях и даже отличной пишущей машине. Мы оставляли себе лишь мое губаревское дамское седло и шкафчик-горку красного дерева, привезенный из Щавров. Конечно, забирали галерею предков, книги, личные вещи, но более ничего! Мы становились опять бездомными и не знали даже, куда отправлять наши сундуки. Зато судьба Соукуна была обеспечена, что очень радовало нас. Князь перед самым отъездом лично просил Соукуна продолжать по-прежнему ведение хозяйства и просил никаких перемен не вводить. Судьба прочих чехов пока оставалась вопросом открытым. Удивительно добрый и деликатный был князь Дмитрий Борисович!

На другое утро начался общий разъезд, а, как на беду, из Москвы приехали братья Горнунги насчет скипидарного завода, заключать с нами контракт на эксплуатацию сосновых пней. Но, узнав, что Сарны проданы, выразили сожаление и задумались. Лепин выразил готовность также с ними заключить контракт, но почему-то Горнунги выразили опасение, не решились, и с курьерским поездом уехали обратно в Москву, а Воронин в Житомир. И он никак не ожидал такой быстрой развязки да, кажется, и такой цены за Сарны. Собрались в Петербург и Витя с Граве получать деньги по чеку, а затем собираться в Москву писать купчую. Не успел уехать Витя, как приехала Урванцева! Вот была поражена! В особенности жалела она, что опоздала на три дня и не попала к самой сделке. То-то бы рассказов было у Эрдели про светлейших! Еще более была поражена Янихен, тоже в этот самый день вернувшись из-за границы. Ее верные и постоянные корреспонденты сами-то еще не успели прослышать о случившемся. Поэтому новость эта, сообщенная ей на вокзале Соукуном, хватила ее, как обухом по голове. Впору было опять заболеть и уехать за границу лечиться!