История с географией

Колебалась немного. Опять мне стало стыдно за себя: не выручить Дмитрия Адамовича за все то, что он сделал для меня!? И я немедля написала Олафу Ивановичу, прося его перевести телеграфом четыреста долларов Дмитрию Адамовичу в Либаву, а письмо это я передала Дмитрию Адамовичу. У мена осталось триста золотых, которые Дима мне передал уже в Либаве, сверх той суммы, которую я перевела своим в Петербург.

Готовясь к отъезду в Глубокое, я не хотела знать бедную Елену Адамовну в денежных тисках. Она решительно все заложила с себя и после отъезда семьи Дмитрия Адамовича в Говеден оставалась в Либаве одна, как говорят французы vis-à-vis de rien[332]. Ни дела, ни смысла, уже ненужная семье брата и, кажется, в контрах с ней. Я отдала ей эти триста рублей золотыми, чтобы она могла ехать в Бельгию к сыну. Ведь и ей надо было стать счастливой, ведь она мне выхлопотала визу! Радость ее была безгранична. Она выкупила все заложенное ею и быстро собралась с нами в путь. 7/20 августа все вместе мы выехали из Либавы в Ригу. На станции Гаведен опять мы остановились, но не выходя из поезда, который там стоял довольно долго, Дмитрий Адамович со всей семьей вышел нас встречать, опять с букетами.

О! Эти букеты!.. В Либаве Дмитрий Адамович и члены семьи его постоянно заезжали к нам в пансион на Курзатской, но сознаюсь, меня удивляла в отношении их ко мне странная сдержанность. Ведь все они прожили все лето прошлого года в Глубоком, широко пользуясь моим гостеприимством и средствами, а вспоминали они о Глубоком, как о нечто совсем чуждом для меня. Adèle вела все разговоры о климате, здоровье и т. п. О мальчиках я не говорю, хотя сотни рублей моих пошли на их образование, экипировки, катанья в Глубокое и обратно. Дмитрий Адамович казался еще самым из них сердечным и простым, но телеграмма Бодуэна о польской визе так смутила его, он так ее не ожидал… Теперь, когда вся семья пришла на вокзал, он отошел с Димой от нашего вагона, и я не могла не заметить, что они горячо и взволнованно о чем-то спорят. Потом Дмитрий Адамович подошел ко мне проститься, и, повторив, что все отчеты ожидают меня в Глубоком у Ивана Ивановича Ушакова, взволнованно и тихо произнес: «Tout comprendre c’est tout pardonner»[333] (понять – простить).

Я взглянула на него с удивлением. Мне и жаль его стало, и сердце екнуло: что же прощать? Что же меня ожидает в Глубоком? Растрата? Но поезд двинулся. До Риги мы ехали весь день. И «дети мои», как я теперь называла Диму с женой, и Елена Адамовна больше дремали, видимо, что-то переживая, о чем им не хотелось со мной говорить. Мне стало грустно. Я пряталась за букеты, чтобы это скрыть. И тщетно пыталась понять краткий счет, переданный мне Дмитрием Адамовичем как отчет «Парцелляций». Судя по нему, в центре было продано городской и полезной земли всего на… Из этой суммы… ушло на накладные при продаже расходы (причем, тысячу рублей стоили адвокаты), было удержано моими доверителями…, и всего тринадцать тысяч причиталось мне. Темные, неясные мысли поднялись во мне, отравляя то счастье, которое ожидало меня с приездом в Глубокое… Еще темнее, тяжелее стали эти мысли, когда Елена Адамовна тихо заговорила со мной, тоже закрываясь своим гаведенским букетом. Я не помню нашего разговора… Но когда остановились в Риге, опять в хорошенькой гостинице «Марс», уже за полночь мы возобновили этот разговор, я так взволнованно поставила ей вопрос ребром, что как ни была сдержанна Елена Адамовна, я поняла, что должна сперва прибыть в Глубокое и дать себе отчет, чем я там располагаю, а потом уже давать эти четыреста долларов Дмитрию Адамовичу.

Она была права, и на другое утро в Риге я прежде всего пошла на почту и телеграфировала Олафу Ивановичу не спешить с исполнением моей просьбы, пока я не напишу ему из Глубокого. Затем мы провели еще два дня в Риге. Прелестный город утопал в зелени и цветах! Чистота, порядок – поразительный! Ушакова, жена того Ивана Ивановича в Глубоком, у которого хранились все отчеты, шестнадцатилетний сын ее Борис, а также старый друг наш Скр[ынченко], еще более скрасили наше пребывание в этом чудесном городе, пока Елена Адамовна представляла свою визу в бельгийское консульство. Вечером мы с ней выехали почти одновременно и с одного вокзала, она – в Брюссель, на Берлин, а мы – в Вильну.