История с географией

Я не ожидала, что с такой радостью увижу снова Вильну – Остробраму, замок Гедимина, Георгиевский проспект… В последний раз я их видела (в годы лихолетья!) во время германского, литовского и большевистского занятия, а теперь в лучах августовского солнца все было так нарядно, так красиво! Мы обедали у Шванебах, которые собирались надолго в Париж. Дэби, все такая же «обаятельная» сильно пополнела и похорошела. Федор Федорович был все также пискляв и суетлив. Он настоял, чтобы я сверх частной расписки выдала ему нотариальную расписку в том, что я получила от него долг в десять тысяч, полученные мной с Симой. Об этом он послал мне и всем родным еще в Либаву (!), и я еще из Либавы должна была ее выслать ему, понятно, не добавляя, что присланные им «те же пятисотки» через три года уже ничего не стоили!

Приехал брат Дэби и С. М. Кехли из деревни. Он снял в аренду имение Тараново, майорат Эксэ в Лидском уезде, и был очень занят хозяйством, так же, как и жена его Ольга Дедар (рожденная Эксэ), все так же влюбленная в него. К обеду вышла и сама Мария Дмитриевна Эксэ, мать, теперь совершенно слепая, но как всегда любезная и внимательная. Я улучила минутку остаться с Дэби одной на балконе. По словам Дмитрия Адамовича, это она вовремя предупредила их о готовящемся декрете в виду ее больших связей в земельных учреждениях. «Неужели ожидается такой декрет? Неужели нельзя было меня дождаться? Писали купчую в начале июня, а ведь в мае уже была моя виза в Риге?» – допрашивала я. Дэби подтверждала: «Да, польское правительство конфискует земли русских… Советских тем боле…»

11/24 августа вечером, день рождения Димы, которому минуло в этот день 26 лет, поезд наш остановился на станции Глубокое!.. В темноте мелькнуло несколько знакомых лиц: евреев местечка, Макарихи… Мы торопливо прошли к ожидающей бричке у крыльца. Юрка (!) сидел на козлах, а у меня билось сердце, как никогда. Я боялась потерять сознание. Но свежесть августовской ночи придала мне силы перебороть себя. Лошади полетели… До усадьбы пять минут. Аллея к подъезду темная; густые деревья казались еще выше. С обеих сторон горели плошки и фонарики до самого подъезда и веранды; и сама веранда была вся расцвечена разноцветными фонариками и обвита гирляндами. В столовой был накрыт ужин, стояли блюда с цыплятами, цветной капустой, воды с фруктами. Кроме «детей моих», за столом было два незнакомых мне еще лица: Адриан, одна из теток Димы, вдова Герасимова, дочь той tante[334] Therèse Кондрацкой, у которой Дима с матерью обыкновенно проводили лето в Каменец-Подольске, эми грантка, и тот Гевлев, с женой которого я познакомилась в Риге – маленький, седенький, лысенький, возраста неопределенного, бывший капитан, теперь тоже эмигрант, занимавшийся отчетами и делами в имении. Это он с Адриан устроили такую иллюминацию и приготовили такую встречу. Также и в саду они оба распорядились тщательно вымести дорожки и оправить все цветники.

Когда я на другое утро вышла на веранду и в сад, меня совершенно поразили чистота и порядок. Ведь я уехала в 1918 году, когда немцы отходили, все возвращая большевикам, и тогда немецкий штаб покидал усадьбу в невозможном виде после трех лет военного постоя! Я теперь ожидала найти усадьбу сильно изменившуюся, но она была еще красивее! Веранда и подъезд – новые, дом отремонтирован, сад не только цел, но страшно разросся, и яблони сплошь покрыты фруктами. Все дворовые постройки также приведены в порядок. Стояли лишь, как после пожара, каменные стены амбара без крыши. Отступая, поляки взорвали его со всем оставленным в нем имуществом (в 1919 году), да сгорел хозяйственный двор. Но следы его были совершенно заметены разбитой по нем плантацией земляники. Все мостики в саду были новые и заново окрашенные. Были возобновлены все изгороди, поставлены при въезде в аллею к дому новые ворота, а при въезде в нее стоял столб с плакатом, что усадьба принадлежит Дмитрию Масальскому, а живущих в ней было указано 150 душ (так же, как помнится у нас было до войны). […][335] выметены, цветники полны цветов, все мостики возобновлены и выкрашены заново так же, как и ворота при въезде. Возобновленным и свежевыкрашенным был и балкон, и подъезд. И хотя каменный амбар был взорван отступавшими в 1919 году поляками, но запрятанные зеленью за решеткой сада его развалины не портили вида; конный двор и прачечная Антоси тогда же, но все следы пожарища были закрыты земляничной плантацией, уже приносившей доход. То были разведены кустики той крупной и белой земляники, которую Витя привез из Вильны в день объявления войны. Погибли поколения людей, города со всеми ценностями были сметены с лица земли, а кустики земляники, затоптанные конскими обозами, всё-таки выжили!