История с географией

Когда в следующем, после кончины брата, году началась реэвакуация беженцев в Польшу, которой стала Виленская губерния, я отказалась уезжать. Меня стали усиленно вызывать в Глубокое, грозя, что в случае неприезда, Глубокое, как «бесхозное» имение, будет конфисковано, а местные власти уже назначили его к заселению «насадниками» т. е. поселенцами из Галиции после войны. Эта перспектива приводила в отчаянье местных жителей и крестьян, и за мной неоднократно посылались переводчики, чтобы нелегально перевести через границу, потому что хотя, с одной стороны, польские власти грозили конфискацией, с другой – они же отказывали в выдаче визы, т. е. права въезда в Польшу «на́зло» – (кому?) свирепо заявлял Рыбалтовский, секретарь консульства, потому что я просила визу съездить, устроить свои дела, а не переселилась туда и не приняла польского подданства.

Тщетно я обивала всякие пороги, подавала прошения, но визы мне не хотели давать, если я не уезжала навсегда!

После бесконечный тревог и колебаний я решила обратиться к своему далекому другу в Осло, профессору Олафу Ивановичу Броку. Нас связывали с ним десятки лет дружбы, а в последние годы мы с братом особенно заинтересовались связью исторических саг Скандинавии с историей Руси до XI века и по этому поводу вели переписку с Броком. Он обещал нам разыскать эту связь в своих архивах и уже подыскал нам с этой целью специалиста. Но теперь я просила Олафа Ивановича спасти Глубокое от конфискации, как достояние всей нашей семьи, потому что визы мне не давали, а нелегальный переход границы означал потерять право возвращения в Ленинград.

Горячо откликнулся на мою просьбу Олаф Иванович. Подготовил ряд своих друзей вступиться за Глубокое, вошел в переписку с польскими властями и профессорами (Эйсмонт Розвадовский, Гулькевич[347] и др.), а норвежский посланник Эйде в Варшаве вошел в переговоры с виленским адвокатом. Из Варшавы мне даже была выслана виза, но здесь, в консульстве не выдана из-за пограничных ссор, сказали мне, но за судьбу Глубокого я теперь могла быть покойна. И так прошло благополучно три года. Но вдруг до меня дошел слух, что профессор Брок написал, неожиданно для всех, брошюрку о СССР, совершенно недостойную того гостеприимства, с которым он был принят во время его приезда в 1923 году в Ленинград. Конечно, я не читала этой брошюрки, которая и не проникла сюда, будучи написана на норвежском языке, но и слуха о ней было достаточно, чтобы так огорчиться за Олафа Ивановича, что я сочла нужным порвать с ним свою 35-летнюю дружбу и прекратить с ним все отношения и переписку. Олаф Иванович был смущен, отношения были прерваны, а тогда и отношенье его к Глубокому совсем изменилось! И снова мне дали знать о возможности конфискации!

Пришлось искать человека, который захотел бы взять на себя заботу об имении, уже разоренном во время мировой и гражданской войны, тем более? что в это время прибежал в имение, ища приюта, бежавший из России юный пасынок мой, потерявший в Подолии мать свою. Совершенно больной, всего натерпевшийся, полуодетый он прибыл в сопровождении старой польки Ивы, сестры матери своей. Я почти совсем не знала Димочки, пасынка своего, но узнав о бедственном положении беглецов, написала своему верному приказчику Макару (сумевшему спасти и дом, и усадьбу от беспрестанных нападений) принять их, в память моего мужа, как родных. К счастью, казалось мне тогда (как напрасно!) объявился брат моего мужа Дмитрий, живший с семьей в Либаве. Он предложил мне свою родственную заботу о Глубоком и о больном племяннике. Получив согласие, дядюшка, очень бедствовавший в Либаве, переехал в Глубокое и занялся всеми делами. Так как количество земли превышало норму, в последнее время допускаемую в Польше, что вызвало недоразумение с властями, я должна была ему послать ему полную доверенность и просила отпродать всю лишнюю землю. Просила его, не жалея денег, всем обеспечить беглецов и восстановить здоровье Димочки, которому нужны были операция, водолечебница и пр., пр. Просила я Дмитрия и брать известную долю из отсылаемых нам денег на образование своих четверых сыновей, которые кадетами Одесского корпуса были долгое время затеряны в степях юга во время гражданской войны, потом присланы к нам в Академию, где проживали у нас в доме целую зиму, пока не удалось их выслать родителям в Либаву. Словом, полное благодушье и самые родственные отношения между двумя семьями…