История социологической мысли. Том 1

В истории социологической мысли Гердер видится, прежде всего, великим предшественником наук о культуре. Рефлексия на эту тему имеет два основных источника. Одним из них является очень старое различение между природой и всем тем, что создано человеком. Вторым – выявление исторической и пространственной дифференциации этой искусственной среды. Гердер исключительно подробно проработал эти проблемы, будучи, кстати, главным открывателем второй из них. Он четко установил, что плюрализм культур является не последствием неравномерного темпа развития, а неизбывной чертой человечества.

5. Польское Просвещение

В начале этого раздела мы уже отметили, что Просвещение было явлением международным, но в зависимости от локальных условий его идеи подвергались весьма глубоким модификациям. Мы могли убедиться в этом, знакомясь поочередно с Просвещением французским, британским и немецким. Рамки этой книги не позволяют нам обсудить Просвещение в других странах, однако немного места стоит посвятить его польской версии, имевшей немало оригинальных черт. Оригинальность польского Просвещения объяснялась как его более поздним наступлением, так и тем, что в нашей стране главной социальной проблемой было не столько ограничение государственной власти, сколько ее усиление перед лицом внешней угрозы. Отсюда наибольшую опасность представлял не деспотизм, а анархия. Правда, хватало в Польше и явлений, которые тогда обычно ассоциировались с деспотизмом, скажем, всякого рода «предрассудки» и обездоленность народа.

Стефан Чарновский видел оригинальность польского Просвещения в противопоставлении его «общественной» точки зрения «индивидуализму» западноевропейского Просвещения. Он цитировал при этом высказывание Станислава Сташица (1755–1826), который в «Размышлениях над жизнью Яна Замойского, Канцлера и Великого коронного гетмана, в связи с современным состоянием Речи Посполитой Польской» (1787) писал, что «общество есть единая нравственная сущность, членами которой являются граждане. А потому истинное и собственное благо каждого не отличается от блага всего сообщества. А потому в каждом обществе все граждане между собой так связаны, что один не может наносить вред другому, не вредя тем самым всему обществу и не вредя самому себе. Эта последняя связь должна была бы стать основой моральной науки. Наша нравственность до сих пор была пустой и безуспешной, ибо связей этих не объясняла»[350].

Во взглядах Чарновского заметно явное преувеличение, возникшее в результате его слишком упрощенного видения картины западноевропейского Просвещения как единообразно и однозначно индивидуалистического. Однако не подлежит сомнению, что польские мыслители того времени были значительно больше вовлечены в борьбу за конституирование народа как реального сообщества, которое было бы в состоянии защищать страну от внешних врагов, чем в восстановление прав личности, которые нередко ассоциировались у них с анархией шляхетской Польши. Обращает на себя внимание и сильная связь социальной мысли польского Просвещения с политической реальностью, что объясняется тем, что ее расцвет выпал на период борьбы за немедленное реформирование государства. Философские интересы как Сташица, так и Гуго Коллантая (1750–1812) и других писателей были, несомненно, производными от их политических интересов. Их важнейшие теоретические труды не предшествовали, как во Франции, реформаторской практике, они появились только тогда, когда она закончилась провалом, а реформаторам оставалось только писать книги. Труды эти появились лишь на закате эпохи.

Важнейшие работы, о которых идет речь, – это, прежде всего, «Человеческий род. Дидактическая поэма» (1819–1820) Сташица и «Критический разбор основ истории начала человеческого рода» (посмертное издание 1842, 3 т.) Коллонтая. Их оригинальность заключалась в попытках примирения философии вневременных естественных законов с развитой исторической концепцией постоянной изменчивости всех обществ. Удивительно сходство этих попыток (особенно у Сташица) с попыткой построения теории развития общества философами шотландского Просвещения, хотя ничто не указывает на серьезное непосредственное влияние; польские авторы искали вдохновения, прежде всего, во Франции.