В результате философствовать в социологии становилось все менее постыдным, что даже приводило порой к пренебрежению эмпирическими исследованиями или к тому, что эмпирией стало считаться нечто совсем отличное от того, что ранее превозносилось в социологии как эмпирическое в чисто научном смысле слова, так как было устроено по образцу естественных наук (лучшим примером переопределения понятия эмпиричности является этнометодология, о которой мы будем говорить ниже). Какую бы оценку мы ни давали имевшимся до того момента познавательным достижениям этого близкого к философии течения современной социологической мысли, оно уже обрело в ней свое место и, как нам кажется, сохраняет непосредственную связь с обсуждавшимся нами выше ощущением кризиса и надвигающейся «научной революции» – впрочем, лишенным в этом случае конкретной политической или идеологической окраски.
Третья важная причина возрастающего интереса социологов-теоретиков к философии, пожалуй, состоит в том, что в XX веке в ее рамках достаточно часто появлялись концепции, очевидным образом связанные с социологией. Частично это было результатом открытия того, что какие-то важные проблемы данной области философии невозможно разрешить без выхода на территории, которые социологи привыкли считать своим доменом, а частично – убеждения, что знание об обществе, которое дает социология в своем нынешнем виде, является, по существу, бесплодным, в связи с чем необходимо обновление социальной философии, которая обладала бы более широким горизонтом и большей способностью к созданию синтеза. Как бы то ни было, можно упомянуть немало выдающихся философов XX века, внесших значительный, хотя большей частью лишь опосредованный, вклад в социальную мысль. Достаточно назвать Людвига Витгенштейна, Эдмунда Гуссерля, Мартина Хайдеггера и Карла Поппера.
Важно понимать, что уже упоминавшаяся здесь в другом контексте философия науки, которая долго ограничивалась тем, что объясняла представителям социальных наук, в чем состоит «истинная» наука, начала заниматься специфической проблематикой этих наук, утрачивая свой односторонне нормативный и менторский тон, который приобрела в эпоху триумфа натурализма[1029]
. Короче говоря, социологу, который хотел заниматься теорией общества и социального познания, было все труднее игнорировать философию, не рискуя навлечь на себя подозрения в невежестве и отсталости.Философские интересы социологов-теоретиков, разумеется, были и остаются весьма различны, и обсуждать их здесь подробно не имеет смысла. Достаточно заняться одной проблемой, а конкретно – проблемой определения природы социальной реальности и выбора соответствующей этой природе исследовательской стратегии социологии. Проблема эта, конечно, не нова, поскольку со времени первых выступлений против натурализма неизменно составляет предмет дискуссий среди социологов. Однако в обсуждаемый здесь период противоположные друг другу позиции в значительной степени видоизменились. Особенно это касается антинатуралистической позиции, которая под влиянием более новых по сравнению с неокантианством и прагматизмом теорий сделалась гораздо радикальнее и обрела новые доказательства.
Лучшим введением в нынешнюю дискуссию о природе социальной реальности будет напоминание об обсуждавшейся выше книжке Питера Уинча «Идея социальной науки», ибо она была первой – пока еще чисто философской – манифестацией усиливающейся тенденции. Можно дать этой тенденции рабочее название «субъективистская», хотя позже придется снабдить его оговорками.