История социологической мысли. Том 2

Задача преодоления этой антиномии была бы, конечно, невыполнимой, если бы Гидденс настаивал на том понимании структуры и социальной системы, какое установилось в социологии сначала благодаря органицизму, а затем функционализму, то есть пользовался бы представлением о социальной реальности sui generis, которая как бы извне оказывает принуждающее воздействие на личность, определяя по сути весь процесс ее деятельности. Однако Гидденс решительно отказывается от такого видения общества и берет в качестве отправной точки действия индивидов и их зависимость от правил, аналогичных тем, которым подчинены речевые акты. Язык не является доменом абсолютной свободы, однако то, что в его случае ограничивает свободу, не представляет собой реальности, отдельной от практики его пользователей. Структуру жизненного мира следует понимать точно так же, то есть как такую, которая не существует иначе, чем только в действиях своих участников, которые, правда, вынуждены подчиняться твердым, не зависящим от них правилам, но вместе с тем именно от них зависит то, что эти правила по-прежнему применяются и подвергаются постепенно тем или иным преобразованиям. Правила эти не существуют автономно и являются тем, чем являются, исключительно благодаря постоянному практическому применению.

В сущности, речь идет скорее о структуральных особенностях человеческих действий, чем о структуре как совокупности объективированных условий, при которых эти действия происходят, мыслящейся в абстракции от них. Единственной реальностью является социальный praxis, который можно рассматривать с разных сторон, избегая, однако, как волюнтаристской фикции абсолютно свободных субъектов, так и детерминистской фикции общества как самостоятельной материальной движущей силы. Общество создается людьми, но люди создают его не из ничего и не полностью произвольно. Таким образом Гидденс преодолевает, как он считает сам, оппозицию субъективизма и объективизма, заменяя дуализм субъекта и объекта формулой «дуальность структуры» (the duality of structure)[1077], означающей, что структуру следует рассматривать одновременно как то, что ограничивает деятельность, и как то, что делает ее возможной; как результат человеческих действий и как средство, благодаря которому они осуществляются.

То, что Гидденс обращается к аналогии с языком, отнюдь не означает, что он отводит языку какую-либо особую роль: эта аналогия относится не к природе социальных правил, а к их статусу и механизму их действия. Если же говорить об их природе, то ключевым словом здесь скорее будет «знание», и в этом автор «Устроения общества» в большей степени следует феноменологам, чем структуралистам. Он выделяет три рода, или уровня, знания, которым руководствуются участники социальной жизни. Это, во-первых, дискурсивное знание, то есть такое, которое его обладатели способны сформулировать словами, объясняя то, что делают. Во-вторых, практическое знание – чрезвычайно важное для деятельности, но с трудом поддающееся вербализации. И, в-третьих, подсознание, не играющее на первый взгляд заметной роли, но тем не менее представляющее собой весьма важный фактор, от которого зависит ощущение «онтологической безопасности»; оно, как и доверие, является необходимым условием нормальных человеческих отношений. Кроме того, подсознание дает о себе знать в период кризисов, когда рутина оказывается нарушенной.

Проблема современности

Какое бы значение мы ни придавали разработанным Гидденсом «новым правилам социологического метода», наименее спорной частью его теоретических достижений остается, вероятно, теория современного общества, которую Гидденс, впрочем, считает фундаментальной темой социологии, прямо говоря, что «‹…› занятия социологией предполагают концентрацию профессионального внимания на тех институтах и жизненных стилях, которые обязаны своим существованием „современности“»[1078].

Гидденс также задается вопросами, что такое современное общество в целом и каковы особенности нынешнего общества, которое многие теоретики называют постсовременным, тогда как другие считают его в лучшем случае новой разновидностью того же самого вида. Гидденс встал на сторону вторых (впрочем, он столь же скептически относился к гиперболизированному противопоставлению индустриального и постиндустриального обществ). Однако это не значит, что он полностью пренебрегает различиями между нынешней «поздней» или «высшей» современностью и той, которую описывали пересмотренные им заново классики социологии. Напротив, Гидденса можно считать одним из самых красноречивых пророков таких опасностей поздней современности, как тоталитаризм, «индустриализация войны», прекращение экономического роста и экологическая катастрофа. Тем не менее он не видит причин полагать, что современность как таковая завершилась. Не видит он причин и для того, чтобы сомневаться в способности социологического разума справиться с ее проблемами.