История социологической мысли. Том 2

Итак, Бурдьё сознавался в своего рода детерминизме, а также довольно часто использовал понятие социального закона, которое в наши дни обычно предается анафеме. Однако уточнял, что имеет в виду детерминизм, который не отрицает «человеческого значения» фактов, и «законы истории», признание которых не имеет ничего общего с фатализмом[1096]. Он часто упоминал о том, что необходима объективность, однако вместе с тем подчеркивал, что подразумевает «объективность более высокого порядка» (plus haute), то есть такую, которая учитывает субъективное, поскольку, как он говорил, для социологии измена объективности означает игнорирование того, что она всегда имеет дело с социальными субъектами, представляющими себе некий мир, в котором они действуют, и действующими под влиянием этих представлений[1097]. Однако Бурдьё более четко, чем любой другой критик объективизма, подчеркивал, что эти представления далеки от адекватного отражения реальных отношений, которые интересуют ученого.

Несмотря на высказанные им замечания, нельзя не согласиться с довольно распространенным мнением, что Бурдьё, по существу, подвергает объективизм менее строгой критике, чем субъективизм[1098]. Во всяком случае, в своем анализе общественных отношений он неизменно обращался к их «реальному» или «объективному» измерению, к определенным институтам и положению вещей, которые ни в коей мере несводимы к человеческой субъективности, взаимному влиянию индивидов (их взаимодействия «заслоняют структуры, которые в них реализуются» и представляют собой лишь «ситуационную актуализацию объективной связи»[1099]) или, например, к осуществляемым ими рациональным выборам. Отсюда понятие социоанализа, или же «социального психоанализа»[1100], и сходство многих аналитических рассуждений Бурдьё с критикой Марксом ложного сознания.

И что, возможно, еще более важно: субъект в социологии Бурдьё – это, как мы убедимся, классический homo sociologicus, основные качества которого по сути являются производными от факта его участия в определенных сообществах и, конечно же, его подверженности реальным воздействиям и принуждениям. То, каков внутренний мир индивида, оказывается «‹…› в основном результатом интериоризации структур социального мира»; «‹…› индивидуальное – и даже личное и субъективное – является вместе с тем общественным, коллективным»[1101], а следовательно, в немалой степени независимо от сознания и воли индивидов. У Бурдьё мы, по существу, имеем дело с противопоставлением не субъекта-индивида объекту-обществу, а двух форм существования социального: в индивиде и вне его. Описанию этих двух форм служат, пожалуй, самые важные термины социологии Бурдьё: габитус и поле. Вместе с тем Бурдьё старается отвести возникающие подозрения в том, что его теория отличается крайним социологизмом и игнорирует индивидуальное.

Габитус

Средоточие социологической теории Бурдьё, являющейся одновременно теорией социального действия, теорией культуры, теорией социальной структуры и теорией жизненного мира, – это, несомненно, понятие габитуса, которое сегодня не без основания ассоциируется главным образом с его именем, хотя и не он был его изобретателем (это понятие играло немалую роль в обсуждавшейся выше социологии Элиаса и спорадически использовалось другими авторами, например Дюркгеймом и Моссом, а также Максом Вебером).

Вводя это понятие, Бурдьё реализовал упомянутый выше замысел равно избежать как объективизма, так и субъективизма, поскольку оно должно было, с одной стороны, показать, что диспозиция индивидов – продукт par excellence социальный, с другой же – несмотря ни на что, спасти представление об индивиде как о действующем субъекте, обыденная практика которого являет собой нечто большее, чем просто применение социальных норм или правил. Впрочем, по этой причине Бурдьё сознательно отверг возможность использовать слово habitude[1102], которое могло навести на мысль, что речь идет о чем-то «повторяющемся, механическом, автоматическом, скорее воссоздающем, чем создающем»[1103]. Не противореча существованию объективного социального порядка, это понятие направляет внимание не столько на то, что индивиды к этому порядку адаптируются, сколько на то, что они воспроизводят его с помощью своих действий и в какой-то мере непрерывно модифицируют. Таким образом, габитус – это одновременно и продукт социальной жизни, и то, что постоянно создает ее заново. Говоря языком самого Бурдьё, он не только «структурированный», но и «структурирующий». Бурдьё говорил о габитусе как о «посреднике»[1104], давая понять, что речь идет о точке соприкосновения объективного и субъективного.