История социологической мысли. Том 2

Та современность, которую они критикуют, оказывается монолитом, созданным по образу и подобию Просвещения и всего того, что в европейской мысли либо предвещало его, либо стало в XIX и XX веках продолжением и применением его идей. Иначе говоря, современность с этой точки зрения является формацией, в которой господствуют рационалистический фундаментализм, универсализм, абсолютизация познаваемой истины, оптимизм и наивная вера в прогресс, обожествление науки и техники, строгое разграничение объекта и субъекта познания, представление об автономном субъекте, элитарность и презрение к «низшему уровню» цивилизации и т. д., а прежде всего, пожалуй, разнообразные «метанаррации», «великие повествования», приписывающие миру внутренний порядок, а понимаемой линейно истории – некий смысл или же «логику». Что интересно, у некоторых постмодернистов современность ассоциируется с ограничениями, нетерпимостью и своего рода интеллектуальным насилием, если не прямо с тоталитаризмом.

Коротко говоря, постмодернизм – это критика «модернизма» как мировоззрения и коренная переоценка его ценностей, критика, которая de facto обращается к известным с давних пор течениям европейской мысли, но обычно делает слишком сильную акцентировку на собственной новизне – так, словно современность органически неспособна к самокритике и серьезная дискуссия на эту тему только теперь смогла начаться по-настоящему. Ответ на вопрос, кого можно считать предшественником постмодернизма и много ли их было, не слишком нам поможет. В этом контексте стоит упомянуть хотя бы два имени: Фридриха Ницше и Мартина Хайдеггера[1157], без которых воистину трудно себе представить тех мыслителей, которые создали философский фундамент постмодернизма, особенно Мишеля Фуко, Жан-Франсуа Лиотара, Жака Деррида или Жиля Делёза.

Но ведь постмодернизм не философия, во всяком случае не в первую очередь философия. Это скорее «климат мнений», возникновению которого способствовали идеи самого разного происхождения, в том числе и из полностью «модернистских» (например, тут и там в постмодернизме явно просматриваются следы марксизма, который сами постмодернисты, однако же, подвергают нападкам) и даже «предмодернистских» источников. Этот «климат», разумеется, невозможно определить как комплекс тезисов – в частности, и таких, которые укладывались бы в логически связанную систему. Впрочем, в основании постмодернизма лежит представление о смерти любых систем и невозможности их воскресения. Тем не менее все постмодернисты повторяют в различных формулировках определенные взгляды, которым без особого труда можно придать относительно артикулированную форму.

В числе этих взглядов в первую очередь стоит вслед за Эрнестом Геллнером упомянуть радикальный релятивизм[1158], подразумевающий в данном случае отрицание «модернистской» идеи универсального разума, открывающего объективную, единую и обязательную для всех истину. В философии это эквивалентно отрицанию необходимости и возможности метафизики, в практической жизни – крушению надежд на обладание «научно» обоснованным мировоззрением, которое, созданное элитами западного мира, становилось бы постепенно принадлежностью как всех его сообществ, так и всего мира. Именно в этом состоит якобы характерный для нынешнего времени отказ от метанарраций, или «великих повествований». «Великое повествование» – понятие чрезвычайно широкое, охватывающее в равной степени как универсалистскую религию, так и гегельянство, или марксизм, или, наконец, любую философскую либо научную систему, пытающуюся заключить бесконечное богатство реальности и ее изменчивость в рамки одной формулы, которая бы назначила каждой вещи определенное место и прочертила непреодолимые границы между наукой и ненаукой, объективизмом и субъективизмом, высокой культурой и низкой, традицией и авангардом, прогрессом и реакцией, прошлым и будущим, искусством и китчем, душой и телом, добром и злом и т. д.

В постмодернистском мире ничто ни к чему не приписано окончательно, ничто и никто не имеет никогда постоянного места. Представления о пространстве и времени претерпевают изменения. Понятия порядка, закономерности, предсказуемости и направленности предаются анафеме, так же как и слова «объективная истина» или «авторитет». Это яркая и выразительная картина, но она не всегда полностью однозначна. Особенно неясно то, в какой мере основным вопросом здесь является диагноз, вписывающийся в давнюю традицию ламентаций на тему кризиса западной культуры, из которой исчезает идея порядка, а в какой – программа жизни в таком раз и навсегда изменившемся мире и адаптации к нему или, возможно, даже апология этого мира.