История социологической мысли. Том 2

Упомянутая выше открытость Хабермаса проявилась и в отношении социологии, с которой он не позволял себе чрезмерных вольностей, свойственных обычно представителям критической теории, хотя и принял немалое участие в развязанной ими баталии против позитивизма[1177], которая, по крайней мере косвенно, задела и социологию. Лучшим примером может служить его отношение к Толкотту Парсонсу, отмеченное не только критицизмом, но и убежденностью в том, что «‹…› сегодня нельзя принимать всерьез ни одну социальную теорию, которая по крайней мере не прояснит своего отношения к Толкотту Парсонсу»[1178]. В соответствии с этим убеждением Хабермас посвятил второй том своего главного труда критике функционального разума. Также не подлежит сомнению, что Хабермас ориентируется в социологии гораздо лучше, чем кто-либо из его франкфуртских предшественников. Трудно, впрочем, назвать социолога (за исключением разве что Гидденса, Бурдьё и Лумана), который предпринял бы столь же дерзновенную попытку объединить теоретические достижения этой дисциплины.

Однако рассматривать Хабермаса всего лишь как социолога, который ко множеству других теорий действия, созданных социологами, добавил свою теорию коммуникативного действия и, возможно, внес некий вклад в другие социологические теории (например, демократии, общественного мнения или государства), было бы недоразумением. Социологическая мысль Хабермаса выросла из немецкой философской традиции и неизменно оставалась наиболее тесно связанной с современной – и не только социальной – философией. Ее основные вопросы, особенно в первой фазе, зарождались преимущественно на основе критической теории и в немалой степени были производными от проведенной ею ревизии марксизма. Итак, если Хабермас обращался к работам социологов, то главным образом потому, что в них он мог найти частичные ответы на свои вопросы и те эмпирические данные, которые не находил в других местах. Разрабатывая теорию действия, очень рано ставшую средоточием его исследований, он, конечно, не мог обойтись без диалога с Максом Вебером, а также с другими социологами.

Это, однако, не означало полного принятия социологии – Хабермас многое ставил ей в вину, и прежде всего, пожалуй, разрыв с идущей от Гегеля и Маркса философской идеей целостного социального знания, а также отказ от каких-либо стремлений к нормативности. То немногое, что позволяет причислить исследования Хабермаса к социологии, лежит вне ее мейнстрима, и ассимиляция теории Хабермаса социологами сталкивается с трудностями.

Впрочем, решающее значение здесь имеет не только par excellence философский характер теории, но и постоянная увлеченность ее автора проблемами политики и этики, которая привела, помимо прочего, к вопросу, принципиальному для Хабермаса и чуждому для большинства социологов, о том, «‹…› как сохранить в сфере влияния социальной философии именно теоретический анализ всей полноты социальной жизни, не отказываясь при этом от практической установки классической политики?»[1179] Эта «практическая установка» – прежде всего восходящие к Аристотелю поиски идеала благой жизни, которым неспособна ничем помочь наука, редуцированная до episteme[1180], [1181], а именно такой сделалась социология под влиянием позитивизма.

Отношение Хабермаса к наследию Маркса и марксизма

Из множества влияний, оставивших след в социальной теории Хабермаса, наиболее важным представляется влияние марксизма. Именно к Марксу восходит в конечном итоге «‹…› идея теории общества, созданной с практической целью ‹…›»[1182], так же как и генеральная линия критики капиталистического общества. Хабермас не только посвятил теории Маркса отдельную книгу «К реконструкции исторического материализма» (Zur Rekonstruktion des historischen Materialismus, 1976), но и обращался к ней практически во всех остальных работах. Правда, он никогда не называл себя марксистом, но всегда относился к теоретическому наследию Маркса гораздо серьезнее, чем большинство его современников, в том числе и ярых марксистов.

Хабермасовская близость к марксизму носит, однако, чисто философский характер. Обращению к Марксу сопутствует в то же время нежелание рассматривать какие-либо его взгляды как предмет веры и неприятие политических выводов, которые чаще всего из этих взглядов извлекают. Иными словами, Маркс интересовал Хабермаса не как безошибочный пророк революционного движения, но как выдающийся, однако весьма неоднозначный мыслитель. Если даже его и соблазнила марксова идея эмансипации, то та форма, которую он ей придал, имеет с образом революционного пролетариата как ее «материальной силы» еще меньше общего, чем взгляды Франкфуртской школы.