Читаем История светлых времен (Аквариум в контексте мировой культуры) полностью

Но лестницы уходят вверх и вьются бесконечно -В этом наша вина

Я выскажу предположение, что лестницы - это тщета разумных построений, бессильных дотянуться до неба. Переосмысленная библейская Лестница Иакова. Что здесь важно, так это разрыв, пропасть между землей и небом. Эта необходимость восстановления связи в песне "Глаз" звучит как категорический императив:

На нашем месте в небе должна быть звездаТы чувствуешь сквозняк оттого что это место свободно

Вскоре была написана "Аделаида" - одна из вершин БГ (тем сложнее оказалось ее записать). Имя звезды, произвольное, сделало свое дело: на небо было отпущено что-то человеческое - имя, и холодные звездные выси стали уже не те. Аделаида - и звезда спускается на землю, а Слово отпускается на небо.

И пусть БГ ругает слова сколько угодно - он может петь с полным на то правом:

Я знаю имя звездыЯ стану словом ответаТой, кто приносит дождь

Лучшие образцы рок-поэзии в первую очередь конкретны. Вот Капитан Бифхарт поет как он сидит на берегу с удочкой, смотрит на поплавок и думает о своей любимой Бимбо Лимбо Спам. А Роберт Джонсон о том, как он проснулся, а любимой уже нет - сама удрала, еще и ботинки прихватила. А Моррисси о том как он пришел в клуб на дискотеку, а девушки ему не найти, он стесняется, он "наследник целомудрия" и хочет от горя умереть. БГ не всегда конкретен, но лучшая его лирика не прячется за абстракции. Худшая же - прячется. Но звезда его не менее конкретна, чем поплавок Бифхарта.

Мы можем говорить только о фрагменте. В припеве песни всегда есть такой ударный отрывок: "время луны", "сейчас мы будем пить чай" и т.д. Текстовая ткань, как правило, сшита из таких лоскутков, каждый из которых есть определенный факт:

Я видел вчера новый фильмЯ вышел из зала таким же как раньшеЯ знаю уют вагонов метроКогда известны законы движенияИ я читал несколько книгЯ знаю радость печатного словаНо сделай лишь шаг и вступишь в игруВ которой нет правил

Рок-н-ролл вынужден свертывать синтаксис и в ударных местах не темнить, быть кратким и метким - без хотя бы одного точного попадания песни не случится. Снайперские качества обязательны для русской речи в рок-н-ролле:

Ты дерево, твоя листва в облакахНо вот лист пролетел мимо лица

Есть высшая смелость искусства - ни на что не оглядываясь, ни с чем не сообразуясь, наплевав на все жанровые законы, беззаконно, как выстрел, воплотить свое подсознательное - первичное - желание. Сделать единственно правильный мазок и выдать истину одним ударом кисти, внезапно закончить песню гимном "No Future" или в последней строке песни послать в сортир своего героя. У дзенов это называется сатори, когда в мгновение открывается истина. И гвоздь моей мысли - в предельной элементарщине воплощения твоего подспудного и сокровенного, в отсутствие мостика между желанием и его воплощением, когда ты за миг перескакиваешь пропасть между духом творящим и принимающей материей, когда этот дух печатается в ней фотографически. Это не относится ни к какому жанру специально.

Назовем ли мы это поэзией или нет, но БГ просто сказал много точного и правильного. Недаром столько их цитат порхало в воздухе безвременья.

БГ врубился в то, что в языке надо оставлять зарубки. Это главное. Разразиться стихом - венком сонетов! - гораздо менее интересно. Потому что надолго в языке остаются именно зарубки - не рифмованные строки.

Вот замечание о времени, истории, сверхдержавах, как раз в это время грозно переругивавшихся через океан:

Пепел твоих сигарет - это пепел империй

Аховый росчерк тире - и мысль со скоростью света побеждала всю материю.

Абстракционизм БГ порой точнее точных наук:

Ты помнишь я знал себяМои следы лежали как цепиЯ жил уверенный в том что я правНо вот выпал снег и я опять не знаю кто я?

Вот какое выражение нежных чувств вплывает посреди песни:

Я сделал бы директором клубаТебя, мой цветок, мой друг

Вот деталь предутреннего города:

И в пригоршнях снега еще незаметно для глазМерцает отблеск движущейся звезды

Великая строчка о радости труда:

Но я пою когда я строю свой городИ я не могу молчать

а то и формула бытия: "они шли так долго что уже не знали куда"

Но возможно список заканчивается на печально-гомеровской ноте: "но ветер придет и нас уже не жаль".

Перейти на страницу:

Похожие книги

Моя жизнь. Том I
Моя жизнь. Том I

«Моя жизнь» Рихарда Вагнера является и ценным документом эпохи, и свидетельством очевидца. Внимание к мелким деталям, описание бытовых подробностей, характеристики многочисленных современников, от соседа-кузнеца или пекаря с параллельной улицы до королевских особ и величайших деятелей искусств своего времени, – это дает возможность увидеть жизнь Европы XIX века во всем ее многообразии. Но, конечно же, на передний план выступает сама фигура гениального композитора, творчество которого поистине раскололо мир надвое: на безоговорочных сторонников Вагнера и столь же безоговорочных его противников. Личность подобного гигантского масштаба неизбежно должна вызывать и у современников, и у потомков самый жгучий интерес.Новое издание мемуаров Вагнера – настоящее событие в культурной жизни России. Перевод 1911–1912 годов подвергнут новой редактуре и сверен с немецким оригиналом с максимальным исправлением всех недочетов и ошибок, а также снабжен подробным справочным аппаратом. Все это делает настоящий двухтомник интересным не только для любителей музыки, но даже для историков.

Рихард Вагнер

Музыка
Бах
Бах

Жизнь великого композитора, называемого еще в XVIII веке святым от музыки, небогата событиями. Вопреки этому, Баху удавалось неоднократно ставить в тупик своих биографов. Некоторые его поступки кажутся удивительно нелогичными. И сам он — такой простой и обыденный, аккуратно ведущий домашнюю бухгалтерию и воспитывающий многочисленных детей — будто ускользает от понимания. Почему именно ему открылись недосягаемые высоты и глубины? Что служило Мастеру камертоном, по которому он выстраивал свои шедевры?Эта книга написана не для профессиональных музыкантов и уж точно — не для баховедов. Наука, изучающая творчество величайшего из композиторов, насчитывает не одну сотню томов. Лучшие из них — на немецком языке. Глупо было бы пытаться соперничать с европейскими исследователями по части эксклюзивности материалов. Такая задача здесь и не ставится. Автору хотелось бы рассказать не только о великом человеке, но и о среде, его взрастившей. О городах, в которых он жил, о людях, оказавших на него влияние, и об интересных особенностях его профессии. Рассказать не абстрактным людям, а своим соотечественникам — любителям музыки, зачастую весьма далеким от контекста западноевропейских духовных традиций.

Анна Михайловна Ветлугина , Марк Лебуше , Сергей Александрович Морозов , Сергей Шустов

Музыка / Современная русская и зарубежная проза / Документальное / Биографии и Мемуары