История татар. Том I. Народы степной Евразии в древности

Изучение древней и раннесредневековой истории народов Центральной Азии в Европе начинается с XVIII в., когда французские миссионеры перевели с китайского и маньчжурского языков исторические источники. На основе этих данных, а также с привлечением византийских источников профессор Сорбонны Ж. Дегинь [Deguignes] написал первую капитальную работу, посвященную кочевым народам Центральной Азии.

В следующем XIX в. изучение древней и средневековой истории тюркских народов продолжили французские ученые Вивьен де Сен-Мартен [Saint-Martin], Абель Ремюза. Новый подъем в изучении истории Центральной Азии наступил во Франции на рубеже XIX–XX вв. Здесь необходимо упомянуть имена таких исследователей, как Эдуард Шаванн, Поль Пельо, Анри Кордье, Рене Груссе, Луи Амбис.

Историки XIX в., изучавшие историю степных народов, больше интересовались событиями политической истории, проблемы социальной истории интересовали их куда меньше. Но для большинства из них характерно отрицание классового общества у кочевников. Они подчеркивали примитивную и неизменную природу образа жизни кочевников, статичный характер их общественных укладов [Крадин, 1992, с. 14].

Немало ценных замечаний относительно различных сторон деятельности кочевых обществ оставили в своих трудах К. Маркс и Ф. Энгельс. Уровень развития кочевничества К. Маркс оценивал выше «доисторического». Однако в целом в схеме способов производства ни у К. Маркса, ни у Ф. Энгельса номадизму места не нашлось [Крадин, 1992, с. 26].

В Германии в первой половине XX в. историей народов Центральной Азии занимались синологи Ф. Хирт, де Грот [de Groot] и Франке [Franke, 1930], востоковед широкого профиля И. Маркварт.

Истории гуннов посвящены работы Мак-Говерна [McGovern] и Отто Мэнчен-Хелфена [Maenchen-Helfen].

В целом для западного кочевниковедения XX в. характерно усиление внимания к социологическим проблемам номадизма, к экономике, системам родства, структуре управления и власти кочевых обществ [Крадин, 1992, с. 26].

Значительное внимание общественному строю кочевников уделил в своих работах О. Латтимор [Lattimore, 1963; 1967; 1974; 1979]. Согласно его точке зрения, общественный строй номадов, в принципе, оставался неизменным. «Кочевники то объединялись, то вновь распадались, в целом эволюционируя по спирали. Кочевые империи образовывались только в процессе экспансии против земледельческих цивилизаций, когда способному вождю удавалось объединить большое число племен номадов. Социальные антагонизмы внутри кочевых обществ не получили большого развития. При этом противоречия выносились наружу» (цит по: [Крадин, 1992, с. 26]).

На основе сравнения земледельческих и кочевых обществ К. Виттфогель [Wittfogel] отмечал, что при кочевом образе жизни гораздо меньше условий для установления деспотизма. Сильная власть устанавливалась только после подчинения и завоевания орошаемых земель, но и в таком случае военные неудачи или природные бедствия могли быстро ослабить деспотизм предводителя номадов [Крадин, 1992, с. 27].

Л. Крейдером была сформулирована концепция «родового государства» у номадов [Krader, 1955], в котором политические, социальные и другие связи базировались на кровном родстве. В ряде своих статей [Krader, 1978; 1979; 1981] этот ученый согласился и со многими положениями теории Б.Я. Владимирцова. Кочевые государства в этих статьях трактовались как классовые [Крадин, 1992, с. 27].

Важную роль в реконструкции социального строя древних кочевников Центральной Азии сыграли работы Т. Барфильда [Barfield, 1981; 1989; 1992]. Этот ученый считает, что государственность не является институтом, внутренне необходимым для номадов. Вслед за О. Латтимором и др., Т. Барфильд развивает идею, что она возникает как способ адаптации кочевников к соседним земледельческим цивилизациям. «Номадная государственность была организована, по его мнению, в форме „имперских конфедераций“, которые имели автократический и „государственноподобный“ вид снаружи, но оставались консультативными и племенными изнутри. Такая специфика номадного государства обусловила характер отношений власти в хуннской империи. Могущество шаньюя и его семьи сильно ограничивалось вождями племен, входивших в конфедерацию. Однако будучи единственным посредником между Китаем и Степью, правитель хунну имел возможность контролировать перераспределение получаемой из Китая добычи и тем самым усиливал свою собственную власть. Это позволяло поддерживать существование всей политической системы, которая не могла существовать на основе экстенсивной скотоводческой экономики» [Крадин, 1996, с. 19].

Татарские историки о древней и раннесредневековой истории тюркских народов.