Первое заседание Синода (который тогда еще назывался «коллегией») прошло в Петербурге 14 февраля 1721 года. Собравшиеся епископы сразу задали вопрос, который не пришел в голову ни митрополиту Феофану, ни Петру I: «Как молиться в Церкви за это учреждение?» По уставу в каждом храме на каждой службе поминают Патриарха и правящего архиерея. Это поминовение имеет огромное значение и свидетельствует о единстве Поместной Церкви.
К чести императора, он мгновенно понял проблему (возможно, ему помог митрополит Феофан) и приказал молиться о новом органе как «о Святейшем Синоде или о Святейшем Правительствующем Синоде». Под этим названием детище Петра и вошло в историю Церкви.
Оставалось решить еще один вопрос: Святейший Синод как форма управления не был согласован ни с одной из Поместных Православных Церквей… Русская Церковь оказалась в канонически очень непростой ситуации. А ведь что-то подобное происходило столетие назад, в самом конце XVI века, когда Россия добилась от Константинопольского Патриарха церковной автокефалии, но затем должна была ждать утверждения этого решения всеми Поместными Православными Церквами.
Кроме того, была еще одна трудность. На патриарших богослужениях поминались все православные Первосвятители, учреждение же Синода разрушало эту стройную схему: ведь теперь рядом с Патриархом Антиохийским, Александрийским и прочими поминался не Патриарх – представитель Церкви, а административный орган – Святейший Правительствующий Синод!
Митрополит Феофан Прокопович не видел в этом проблемы. Он высказал точку зрения, согласно которой теперь поминать за богослужением Предстоятелей Поместных Церквей и вовсе не нужно. Причем этот откровенно сомнительный тезис сопровождался нелогичным и еще более путавшим ситуацию компромиссом: имена Предстоятелей можно возглашать (все-таки!) лишь в маленькой домовой церкви, когда там служит первый епископ Священного Синода.
В любом случае нужно было получить какой-то ответ от других Православных Церквей. И вскоре он был дан: в ответ на запрос из России Антиохийский Патриарх написал, что Синод будет считаться «братом во Христе»[140]
. Эта немыслимая для церковного сознания формула была поддержана тремя другими Предстоятелями, не желавшими ссориться с российским императором, и почти на 200 лет Русская Церковь лишилась Патриарха.О том, к чему это привело, мы поговорим в следующей главе.
Глава 22
Церковь на пороге XX века, или «Кому живется весело, вольготно на Руси?»
В самом конце XIX – начале XX века Антон Павлович Чехов пишет несколько рассказов о судьбах духовенства и мирян. Эти истории – лучшая иллюстрация того, как жила Церковь в Российской империи накануне больших перемен. Вот герой рассказа «Архиерей» вспоминает свою маму, которая приехала к нему в гости и прожила со своим «Петрушей» последнюю его неделю (епископ заболел тифом и умер накануне Пасхи). Финал этого повествования трагичен и показывает, как велико было разобщение между архипастырями и простым народом, как быстро чиновники из Синода забывали людей, отдавших свою жизнь служению Церкви[141]
.Сходные ситуации опишет в своих мемуарах[142]
митрополит Евлогий (Георгиевский). Он расскажет о том, как крестьяне обманывали его отца – бедного священника и как потом жались по углам на его похоронах, не решаясь подойти к сыну своего собрата, ставшему архиереем.На первый взгляд XIX век стал триумфом Церкви, «золотым веком», о котором с ностальгией вспоминают некоторые современные православные. Преподобный Серафим Саровский, плеяда Оптинских старцев, святой праведный Иоанн Кронштадтский – вот лишь несколько имен святых того времени. Большие тиражи назидательной литературы, блистательные работы профессоров Духовных академий, прорыв в изучении истории Церкви и агиографии, русский перевод Библии, выполненный под руководством московского митрополита, святителя Филарета (Дроздова). Время триумфа, время надежд на дальнейшее развитие богословской науки.
Но наряду с этим – формальное исполнение «религиозных обязанностей», рост антирелигиозных настроений, скандалы между епископатом и священством, жестокие нравы в семинариях, описанные, например, уже упоминавшимся нами митрополитом Евлогием или писателем Николаем Помяловским в его знаменитых «Очерках бурсы» и многими другими авторами.
В лоне одной и той же Церкви, одновременно – величайшие святые и равнодушные синодальные чиновники… В чем же причина такого странного соседства, весьма характерного для религиозной жизни XIX века?
Ответ на этот вопрос возвращает нас к сути петровской реформы. Церковь превратилась в «министерство веры» и вместе с тем в лице своих подвижников пыталась преодолеть эту неестественную подмену.