История войн и военного искусства

Но так как не корцирцы угрожали коринфянам, а наоборот, коринфяне — корцирцам, то фактически афиняне высказались за корцирцев. Они послали им сначала 10, а затем, боясь, что этого подкрепления будет недостаточно, еще 20 кораблей; бла­годаря вмешательству афинских кораблей корцирцам удалось избежать в битве под Сиботой верного поражения. Однако афин­ские корабли вмешались лишь тогда, когда корцирцы оказались в безвыходном положении, и воздержались после спасения их от нападения на коринфян. Но коринфяне никоим образом не были довольны своей безрезультатной победой,— наоборот, они были возмущены вмешательством афинских кораблей. Афиня­не, со своей стороны, боялись мести коринфян и решили при­нудить подвластный им город Потидею — колонию Коринфа — порвать все сношения со своей метрополией, разрушить стену со стороны моря и представить заложников в обеспечение сво­его образа действий. Однако эти мероприятия не могли предот­вратить угрожавшей опасности: если потидейцы не думали об отложении, то эти требования были слишком велики и должны были вызвать отложение; если же потидейцы уже решились на отложение, то приказания Афин было недостаточно, чтобы удер­жать их от него. В действительности потидейцы отложились и нашли у коринфян вооруженную помощь, так что теперь заго­релась война между Афинами и Коринфом.

Сначала эта война была, как мы говорим теперь, «локальной». Афиняне прибегли затем к третьему мероприятию, которое во всяком случае должно было поставить на ноги весь Пелопоннес­ский союз: они заперли мегарцам все гавани, находившиеся под афинским контролем. Мегарцы были союзниками Коринфа про­тив Корциры; это могло, конечно, раздражить Афины, но не дава­ло им не только основания, но даже и повода к закрытию мегарских гаваней. Выставляемая Фукидидом причина — что мегарцы обрабатывали священную часть поля и другую спорную еще паш­ню, а также, что они принимали беглых афинских рабов — очень похожа на отговорку. Из-за подобных пограничных споров, ко­торые в большей или меньшей степени неизбежны между сосед­ними государствами, не прибегают к таким решительным сред­ствам, как предпринятое по отношению к Мегаре закрытие гава­ней — к мероприятию, которое вследствие принадлежности Мегары к Пелопоннесскому союзу должно было иметь следстви­ем или позорное отступление Афин, или же большую войну. Вряд ли можно объяснить «мегарскую псефизму»[11] иначе как тем, что Перикл нашел кризис достаточно назревшим, чтобы дать ему раз­решиться, и ничто не свидетельствует так против исторического понимания Фукидида, как то, что он в данном случае не мог при­вести ничего, кроме этой явной отговорки афинян, которую мы только что цитировали его собственными словами.

Теперь Коринф и Мегара уже не могли встретить никаких затруднений со стороны Спарты и Пелопоннесского союза. Коринфяне осыпали спартанцев горькими упреками за ту без­деятельность, с которой они смотрели на все возрастающую силу Афин, и на этот раз они были выслушаны с сочувствием, несмотря на то что спартанский царь Архидам настойчиво пре­достерегал против войны. Начались переговоры, в которых спартанцы весьма многозначительно требовали, чтобы афиня­не изгнали из города тех, кто провинился перед богами, подра­зумевая при этом Перикла, который с материнской стороны был в родстве с некоторыми святотатцами. «Именно Перикл,— так обосновывает Фукидид требования спартанцев,— держал в руках кормило правления; к тому же он был во всех отноше­ниях враждебен лакедемонянам и не позволял афинянам от­ступить ни на шаг, а, наоборот, толкал их к войне». Одновре­менно афинские олигархи, бывшие, естественно, душой и те­лом со спартанцами, предприняли поход против Перикла, воз­будив — таким же коварным и злобным образом, как это практикуется прусским юнкерством,— злостные обвинения, правда, не против него самого, но против его возлюбленной Аспазии и его друзей — философа Анаксагора и скульптора Фидия. Однако Перикл преодолел это нападение и остался у власти; когда спартанцы предъявили ультиматум о прекраще­нии предпринятого по отношению к Мегаре закрытия гаваней, Перикл действительно не позволил афинянам уступить ни на шаг, он искал лишь дипломатического прикрытия, высказыва­ясь за третейский суд на равных правах, что по тогдашнему положению вещей, в лучшем случае, было насмешливо-веж­ливым отклонением спартанских требований.