История войн и военного искусства

Он дал новое доказательство своего ума, как справедливо гово­рит Дельбрюк, объяснив с такой ясностью афинскому суверен­ному народу эту трудно понимаемую стратегию; только Дель­брюк прибавляет к этому еще, что признание предложения сво­его руководителя «прекрасным» является не менее веским доказательством сознательности афинской демократии. Когда же пелопоннесское войско действительно напало на страну и сельские жители должны были бежать в город, когда пришлось в бездействии смотреть на опустошения, производимые врагом, тогда против Перикла поднялась оппозиция; она превратилась в бурю в начале второго года войны, когда среди тесно сплочен­ных, лишенных своего обычного питания и образа жизни, без­деятельных и нуждающихся человеческих масс вспыхнула чума и унесла четвертую часть всего населения. Перикл был приго­ворен к штрафу, однако афиняне почувствовали вскоре раска­яние и снова поставили его полководцем, но вскоре после это­го, на третьем году войны, он умер.

Фукидид рассказывает, что с тех пор афиняне поступали во всем наперекор тому, что им советовал Перикл. Однако это неверно; война после смерти Перикла по существу велась так же, как вел бы ее и сам Перикл. Много спорили о том, проводи­лась ли с необходимой энергией и необходимым искусством положительная сторона его военного плана — постепенное ослабление врага морскими экспедициями. По адресу отрицаю­щих это Дельбрюк не без основания указывает на то, что при стратегии на истощение весьма существенную роль играет вре­мя, в течение которого враг, так сказать, поджаривается на мед­ленном огне, пока не будет окончательно обессилен; поэтому нельзя порицать Перикла за то, что он не пустил сразу в ход все имевшиеся в его распоряжении средства для нанесения вреда сопернику. Однако тон, заданный Фукидидом, что после смер­ти «великого человека» все пошло вкось и вкривь, слишком со­блазнительно звучит в ушах современных буржуазных истори­ков, чтобы они не настраивали однозвучно с ним свои скрипки. Потеряв своего руководителя, афинская демократия прежде все­го должна была сделаться игрушкой ветреного демагога, о чем может многое порассказать г. Дельбрюк.

Фактически, однако, афинская демократия крепко держалась военного плана Перикла, что, конечно, совершенно понятно, так как он олицетворял ее волю и ее желания. Попытки отказаться от этого плана в пользу поспешного и бесславного мира со Спартой гораздо более исходили от олигархии, восставшей уже с самого начала — сперва без всякого успеха, а затем с половинным успе­хом — и против Перикла. Смерть Перикла была для нее очень кстати; она во всяком случае сокращала тот процесс развития, который совершился бы и без нее. Война настолько обострила противоречия между олигархической и демократической пар­тиями, что человек, принадлежавший к старому поколению, не мог уже в ближайшем будущем быть одновременно вождем де­мократии и высшим должностным лицом государства. Все тя­жести войны падали прежде всего на «сельское население», на которое опирались «олигархи» через свои гетерии[12], организа­ции, члены которой были связаны клятвой, они все еще пользо­вались сильным влиянием и умели раздувать недовольство кре­стьянского населения, которое теперь часть года проводило в городе; в чуме они также имели красноречивую помощницу в своих демагогических подкопах против войны.

Им удалось посадить на место Перикла, при контроле десяти ежегодно переизбиравшихся стратегов, своего лидера Никия, самого богатого человека в Афинах. Руководство же демократи­ческой партией лежало на ней самой, на лице из ее собственной среды, на доморощенном политике: это был кожевник Клеон, до­стигший этого положения своим красноречием и энергией. Он не был ремесленником в современном смысле этого слова и вряд ли запачкал когда-либо свои руки дубильной корой. Его скорее можно было бы назвать фабрикантом в нашем смысле этого слова. Его кожевенное предприятие обслуживалось рабами, он был состоя­тельный человек, принадлежал ко второму сословию города и мог целиком посвятить себя призванию политического деятеля: про него рассказывалось, что в начале своего политического по­прища он созвал своих друзей и простился с ними, так как он боялся, что личная дружба может заставить его погрешить про­тив своих обязанностей по отношению к государству. Он был значительно талантливее Никия. Лидер олигархов был ограни­ченным ханжой, одним из тех отвратительных людей, которые, не имея надобности вследствие своего богатства таскать сереб­ряные ложки и заниматься ростовщичеством, пользуются «все­общим уважением» и думают, что в этом почетном звании они могут позволить себе любую глупость, наглость, любое преда­тельство в общественной жизни.

С появлением этих двух людей сочинение Фукидида стано­вится односторонним партийным трудом. Фукидид сам