История войн и военного искусства

влияние. Другой высокорожденный командующий герцог Брауншвейг-Баверн, проигравший однажды дело, сбежал от своего вой­ска при одном известии о приближении короля и вместе со своим слугой сдался в плен кроатам — во всей военной истории извес­тен лишь один подобный случай. Лучше всего характеризует это недоверие короля, сохранившееся у него со времен кондотьерства, выпущенный им дворцовый декрет, по которому ни один принц королевского дома не мог достигать высших военных дол­жностей. Когда король Вильгельм осенью 1870 г. произвел в фель­дмаршалы кронпринца и принца Фридриха-Карла, он особенно подчеркнул: «Это первый подобный случай в нашем доме».

Тем, что король выдержал в военном отношении Семилет­нюю войну, он обязан был тогдашнему прусскому офицерско­му корпусу. Были попытки сравнивать этот корпус с чем-то вро­де монашеского ордена. Этому очень содействовал тот факт, что король, насколько ему позволяла его власть, принуждал офицеров к безбрачию. Без долгого и сурового послушания ни­кто не мог достигнуть высокой должности; но при этом условии она делалась доступной для всякого. Однако весьма характерно для этого ограниченного и сурового поколения, что такой чело­век, как Готгольд Эфраим Лессинг, охотно вращался в его кругу и даже провел там самое лучшее и радостное время своей жиз­ни. По большей части бедняки, не имевшие ничего, кроме чес­ти, сабли и жизни, ежедневно подвергавшие свою жизнь опас­ностям в боях, эти офицеры скорее способны были сломать свои шпаги, чем запятнать, по прихоти короля, свою честь.

Однако Семилетняя война была для них не только слав­ной, но и роковой. Четыре тысячи их осталось на полях бит­вы, и даже после мира не удалось заполнить образовавшиеся пробелы, так как войско беспрерывно возрастало. Король не умел восстановить разбитые организации офицерского кор­пуса; все военные нововведения, которые он делал после вой­ны, приводили лишь к тому, что офицеры превращались в банду «спекулирующих лавочников», как сказал когда-то гру­бо, но зато очень метко Бойен — позднейший реформатор прусского войска. Ротное хозяйство, самое тяжелое испыта­ние для офицерского корпуса и опаснейший источник разло­жения, превратилось благодаря реформам короля в неизле­чимую язву, которая в течение нескольких десятилетий окон­чательно погубила боеспособность войска.

Из всех ошибок короля наиболее порицаемая ошибка яв­ляется, в известном смысле, и наиболее извинительной. Даже со стороны своих буржуазных поклонников «Философ из Сан-

Суси»[20] встречал довольно резкое порицание за то, что после Семилетней войны он прогнал из войска всех офицеров, всту­пивших туда под давлением нужды во время войны, и, так как собственное дворянство не могло удовлетворить потребнос­тей в офицерах, заменил их места авантюристами дворянско­го происхождения из-за границы. Лишь мимоходом можно за­метить, что эти офицеры в массе своей далеко не были лучши­ми. Если юнкерские офицеры предпочли бы бросить свою шпагу к ногам короля, нежели по его приказу разграбить сак­сонский охотничий замок, то офицер из бюргеров не только охотно выполнил бы это приказание, но и наполнил бы при этом и свои собственные карманы, причем доля короля в на­грабленном была бы по крайней мере пожертвована на лазаре­ты; это укрепляло короля в его убеждении, что лишь дворяне имеют чувство чести. Между прочим, об этом можно совсем не говорить. При закостеневшем сословном делении фридриховского государства буржуазному сословию нельзя было дать возможности занимать офицерские должности, не пере­вернув до основания всего государства. Хотя это и смогла сделать битва под Йеной, но король Фридрих не мог этого сделать, если бы даже и хотел.

Проклятием либеральной истории является то, что она все­гда попадает впросак, если вздумает ругнуть какого-нибудь ко­роля. Личное расположение короля к дворянству было лишь рефлексом старопрусского государственного разума, послед­ствием которого явилось наводнение прусского офицерского корпуса иностранным дворянством; по поводу вербования его можно было сказать то же самое, что сказал Маккиавелли о вербовке чужеземных рекрутов: получались лишь подонки и отбросы. Это было полным возвратом к временам ландскнех­тов Тридцатилетней войны. В год Йенской битвы среди штаб-офицеров прусского войска находилось 19 французов, 3 италь­янца, 1 грек, 20 поляков, 3 австрийца, 6 голландцев, 23 курляндца и русских, 15 шведов, 5 датчан, 13 швейцарцев и из непрусской Германии — 4 баварца, 8 вюртембержцев, 39 мекленбуржцев, 10 антальцев, 12 брауншвейгцев, 108 саксонцев и тюрингенцев, 8 ганноверцев, 18 тессенцев и около 50 человек из других мелких немецких государств. Еще более многочис­ленное и разнообразное смешение почти всех европейских на­ций (также англичан, шотландцев и португальцев) наблюдалось

среди высшего офицерства. Офицеров с французским именем и фамилией значилось в офицерском списке свыше 1000. Более пестрого смешения национальностей не было даже среди пол­ковников и капитанов валленштейновской армии.