История войны и владычества русских на Кавказе. Назначение А.П. Ермолова наместником на Кавказе. Том 6

После довольно продолжительного разговора принцу представлены были чины посольства, и аудиенция была окончена. Почти целую неделю Ермолов оставался в Тавризе, и эти дни он считал скучнейшими в своей жизни. К дому его был приставлен почетный караул, которому приказано не пускать к послу никого из жителей; для прислуги были назначены такие лица, которые знали русский язык и могли служить шпионами. «Я не мог, – пишет Алексей Петрович, – выехать за город, чтобы не тотчас известно было о том Аббас-Мирзе и чтобы не вызвался он ехать со мною». Принц показывал послу свою конницу, свою артиллерию пешую и конную, приглашал его в свой сад, занимал скучнейшими разговорами, предлагал ему смотреть фейерверк, но все это было так незатейливо, что Алексей Петрович решился сидеть дома и никуда не показываться; члены посольства последовали его примеру, и все они «содержались как будто в крепости». Зная, что причиною всему этому Мирза-Безюрг, Ермолов избегал с ним встречи, из опасения быть вызванным на неприятные объяснения.

Так прошло время до 24 мая, когда в Тавриз приехал из Тегерана Мамед-Али-бек и привез ответы на письма Ермолова, отправленные с Назаровичем. В ответах, состоявших из набора пустых слов, цветистых фраз и разного рода уподоблений[340], персидские сановники выражали, конечно, радость по случаю скорого свидания с русским послом, причем садри-азам (первый министр шаха) Мирза-Шефи спрашивал Ермолова, приедет ли он в Тегеран или прямо в Султанию, куда с наступлением жаров шах обыкновенно приезжал и проводил все лето. Садри-азам выражал желание, чтобы русское посольство поспешило приездом в Тегеран к 7-му или 8-му числу месяца шаабана и могло присутствовать на свадьбе принцев, сыновей шаха. Но если бы, прибавлял Мирза-Шефи, послу трудно было совершить в короткий срок столь дальний путь, то шах предоставляет ему ожидать его приезда или в Султанин, или в Уджане.

«К сожалению, – отвечал Ермолов[341], – не могу я никак прибыть в Тегеран к 8-му числу месяца шаабана, ибо со свитою скоро ехать неудобно, и жары начинают уже быть весьма чувствительны для людей, на севере рожденных. Приношу мою благодарность его величеству шаху за милостивое ко мне внимание и позволение ожидать прибытия его в Султанию. Иначе, испытавши трудности дороги, в жаркое время, приехал бы я в Тегеран к самому отъезду оттуда его величества. В Уджане я не согласился остановиться надолго потому, что не могу ничего привести в оправдание медленности моего пути и не прежде смею помышлять о собственном спокойствии моем, нежели (чем) исполню волю великого моего государя, которой желает он скорого исполнения».

Передавая это письмо Мамед-Али-беку, Ермолов рассказал ему о том тайном надзоре, которым окружил его Мирза-Безюрг, и просил передать Мирзе-Шефи, что если в дальнейшем путешествии он встретит подобные же поступки, то примет их за нарушение дружественных отношений и «начертает себе другой образ поведения». Столь резкое заявление заставило Мирза-Безюрга хотя несколько загладить свое поведение, и по его совету Аббас-Мирза накануне отъезда Ермолова из Тавриза пригласил его ехать с ним за город.

– Выезжая завтра, – отвечал Алексей Петрович посланному, – берегу я глаза мои, в которых чувствую большую боль, и потому не могу иметь удовольствия видеть принца. Прошу позволения прислать одного из чиновников моих, который представит наследнику благодарность за благосклонный и милостивый прием его, вежливость и внимание, которое он всем оказывал. Дождался бы я облегчения в болезни, чтобы иметь у него прощальную аудиенцию, но как я не был принят приличным образом, а встретился с ним на дворе и за аудиенцию того почесть не могу, то и не считаю себя обязанным откланиваться ему. Впрочем, как с человеком милым и любезным, с которым приятно мне было познакомиться, желал бы я еще раз где-нибудь встретиться.

Этот ответ удивил Мирза-Безюрга и вызвал продолжительные объяснения.

– Прием на дворе, – уверял каймакам через своего посланного, – был самым величайшим доказательством уважения, который наследный принц до того времени никому не оказывал, и прежде все посланники надевали красные чулки, будучи принимаемы в комнате.

– Я не могу идти в сравнение с другими, – отвечал Ермолов, – будучи послом сильнейшей и соседственной державы, которой дружественное расположение слишком ощутительные доставляет выгоды Персии. Если же красные чулки должны служить основанием дружбы между двумя державами и без них обойтись невозможно, то я прошу каймакама предупредить шаха, что я их не надену, а чтобы не делать бесполезно лишнего пути, я на дороге буду ожидать ответа: ехать ли мне далее или возвратиться в Россию?

«Сие известие, – пишет Ермолов в своем дневнике, – ужаснуло каймакама и, невзирая на утонченную его хитрость, без сомнения, не было в расчете. Он знал, что не укрылась от меня ненависть его к русским, и мнение мое о нем, как о величайшем из плутов, и потому не мог сомневаться, что поставлю его виною всех могущих случиться неудовольствий».