История войны и владычества русских на Кавказе. Назначение А.П. Ермолова наместником на Кавказе. Том 6

«Я обязан, – отвечал на все это Алексей Петрович, – соблюдать достоинство моего государя и России, и если в приеме шаха увижу холодность, а в переговорах с тем, кому поручено будет рассуждать со мною о делах, замечу намерение нарушить мир, то я сам предупрежу объявлением войны и не окончу оной, не имея Араке границей. Я возьму Тавриз и потом, уступив вам из великодушия Азербайджанскую провинцию, удержу области по Араке, что вы должны будете признать за примерную умеренность. Жаль мне, что вы почтете это за хвастовство, а я бы назначил вам день, когда русские войска войдут в Тавриз. Я желал бы только, чтобы вы дали мне слово дождаться меня там, для свидания».

Звание главнокомандующего давало особое значение этим словам Алексея Петровича, «а угрюмая рожа моя, – писал он[344], – всегда хорошо изображала чувства мои, и когда я говорил о войне, то она принимала на себя выражение чувств человека, готового схватить зубами за горло. К несчастью их, я заметил, что они того не любят, и тогда всякий раз, когда недоставало мне убедительных доказательств, я действовал зверскою рожей, огромною своею фигурой, которая производила ужасное действие, и широким горлом, так что они убеждались, что не может же человек так сильно кричать, не имея справедливых и основательных причин».

«Когда говорил я, – писал Ермолов П.А. Кикину[345], – персияне думали, что с голосом моим соединяются голоса ста тысяч человек, согласных со мною в намерениях, единодушных в действии».

Не ограничиваясь одним запугиванием, Ермолов обратил внимание Вехаба на то, что неудачная война должна иметь пагубные последствия для Персии, и найдутся люди, готовые возбудить междоусобие. Многочисленное семейство шаха не в состоянии будет удержать престол, так как истребление оного есть единственное средство избежать отмщения, и первая неудачная война должна разрушить нынешнюю династию.

– Вот что ожидает Персию, – прибавил Ермолов, – и неужели соседи, из коих некоторые теперь уже беспокойны, останутся равнодушными зрителями мятежей и раздоров?

– Неужели и Талышинское ханство отдать невозможно! – с прискорбием воскликнул Мирза-Вехаб. – Главнейшая и лучшая часть ханства находится во владении Персии, а остальная так ничтожна.

– Вы хорошо знаете Талышинское ханство, – отвечал Ермолов, – но его потому отдать невозможно, что оно есть звено, связывающее наши границы, и в руках персиян оно будет вечным яблоком раздора с Россией. Вы можете судить, сколь велика невозможность удовлетворить желанию шаха возвращением земель, если даже и Талышинского ханства предложить я не намерен, сколько, впрочем, сама по себе потеря сия ни маловажна для России.

Мирза-Вехаб настаивал на своем и в течение нескольких дней убеждал Ермолова в необходимости уступки. «Наконец должен был я сказать, – пишет Алексей Петрович[346], – что государем возложено было на меня обозрение границ и мною донесено, что малейшей уступки сделать невозможно и что после того надо мне быть изменником, чтобы сделать противное, но что скорее я на все прочее решиться готов». После этих слов Мирза-Вехабу не оставалось ничего более, как превратить переговоры и ожидать прибытия шаха. Но когда прибудет в Султанию «средоточие вселенной» и «убежище мира» – было неизвестно, и, чтобы разъяснить свое положение, Ермолов отправил в Тегеран князя Бековича-Черкаского.

«Живу я здесь уже несколько дней, – писал он Мирза-Шефи[347], – и никакого точного известия не имею; думаю, однако же, что по званию моему вправе я был ожидать о том уведомления, а особливо имевши честь объяснить вам, что я ответствую перед великим государем моим за медленное исполнение его поручения. Ответственность падает на меня от того единственно, что вы не рассудили за благо меня уведомить о времени прибытия его величества, или как долго угодно было его величеству приказать мне ожидать себя».

Мирза-Шефи, извиняясь, говорил, что понимает нетерпеливость посла, желающего скорее предстать пред Священною особой убежища вселенной, но что он сам виноват, замедлив свой приезд. Мирза-Шефи уверял, будто, в ожидании приезда Ермолова, шах, несмотря на жару, несколько дней оставался в Тегеране, а теперь, хотя он и должен бы был следовать в Туркестан, за отрядом, туда посланным, но, из желания скорее принять посла русского императора, отправляется прямо в долину Султанию, куда и прибудет к 20-му числу июля.