История войны и владычества русских на Кавказе. Назначение А.П. Ермолова наместником на Кавказе. Том 6

– Император всероссийский, – произнес Алексей Петрович, – великий государь мой, равно постоянный в правилах своих и чувствах, уважая отличные качества вашего величества и любя славу вашу, желает существующий ныне мир утвердить навсегда с Персиею, царствованием вашим благополучною. Я имею счастие быть удостоен поручения представить пред ваше величество желание моего государя. В искренности его перед лицом Персии призываю я Бога во свидетеля. Себя почту тогда совершенно счастливым, когда удостоюсь высокого благоволения вашего величества.

Приняв высочайшую грамоту, в которой император Александр подтверждал желание сохранить мир свято и ненарушимо[352], шах положил ее подле себя на троне и предложил послу сесть на приготовленное для того кресло, поставленное против трона и на том же самом ковре.

Затем Фетх-Али спросил Ермолова о здоровье.

– Счастливейшим для себя считаю сей день, – отвечал спрошенный, – в который предстал пред государя Персии, могущественного и знаменитого, уважаемого российским императором, моим государем.

Шах спрашивал о здоровье императора, где он находится, и выразил желание, чтобы доброе согласие и мир между двумя державами никогда не нарушались.

– Желательно бы было, – заметил Фетх-Али, – чтобы русский император, точно так же, как персидский государь, могли посещать друг друга, подобно европейским государям. И да снидет гнев Аллаха на могущих дерзнуть поколебать мир и тишину, в коих пребывают ныне обе державы!

После нескольких минут беседы были приведены из палатки телохранителей все чины посольства и представлены шаху.

– Все они, – говорил Ермолов, – почитают себя несказанно счастливыми предстать пред ваше величество, ибо и путешествие столь дальнее предприняли, быв побуждаемы любопытством узреть кроткого монарха, прославившегося отличными свойствами мудрости и величием.

– Я очень рад, – отвечал Фетх-Али, – что имею случай познакомиться с отличными офицерами русского государя, дорогого моего союзника.

Затем шах обошел каждого из членов посольства и приветствовал словами: хошгельди. Остановившись перед штабс-капитаном Коцебу, Ермолов обратил на него внимание «средоточия вселенной».

– Этот офицер, – сказал Алексей Петрович, – в течение трех лет путешествовал вокруг света и был порываем желанием видеть Персию и великого ее государя Фетх-Али-шаха.

– Теперь, конечно, он все видел, – произнес шах с самообольщением.

Два дня спустя, именно 3 августа, в первый день праздника байрама, Ермолов имел вторую аудиенцию у шаха собственно для принесения подарков, разложенных в особой палате. Шах был поражен присланными вещами и любовался ими как ребенок. В особенности поразили его хрустальные вещи и огромных размеров зеркала. Никогда в жизни не видел он себя в зеркале так хорошо, как теперь, и самосозерцание произвело на него глубокое впечатление. «Долго и неподвижно всматривался он в себя и в обливавшие его алмазы и бриллианты, в бесчисленных сияниях отражавшиеся в глубине волшебного трюмо. Но вот, как бы очнувшись, он думал было обратиться к другим вещам, но какая-то неведомая сила снова приковывала его к месту. Прошло еще несколько минут. Наконец, превозмогая себя, он сделал легкое движение в сторону; еще миг, еще один только взгляд на зеркальную поверхность… и очарование исчезло…»[353]

– Мне было несравненно легче, – произнес он, – приобрести миллионы, чем этот подарок русского венценосца, который не променяю ни на какие сокровища в мире.

Шах просил Ермолова заказать для него фарфоровый сервиз и хрустальные люстры, уверяя, что англичане не могут сделать по его вкусу, и прислать к нему бывшего в свите посла академика Мошкова, чтобы нарисовать формы вещам по его указанию. Исполнением этой просьбы и постоянною лестью Ермолов так расположил к себе шаха, что он почти ежедневно присылал справляться о здоровье посла и предоставил ему право видеть повелителя Ирана, когда пожелает. Ермолов хотя и не пользовался этим правом и бывал у шаха не иначе как по приглашению, но довольно часто. «Не раз случалось, – писал Ермолов[354], – что я, выхваляя редкие и высокие души его (шаха) качества и уверяя, сколько я ему предан и тронут его совершенствами, призывал слезу на мои глаза и так и таял от умиления. На другой день только и говорено было обо мне, что не было такого человека под солнцем. После чего не смел никто говорить против меня, и я с министрами поступал самовластным образом».

Дождавшись окончания праздника байрама, Ермолов обратился к Мирзе-Шефи с заявлением[355], что пора приступить к рассуждению о делах, и просил уведомить, кто будет назначен для этого шахом, но непременно с письменным полномочием, «без которого, – говорил Алексей Петрович, – я начать переговоров не могу».