История войны и владычества русских на Кавказе. Назначение А.П. Ермолова наместником на Кавказе. Том 6

Мы ожидаем в скором времени ответа от генерала Ермолова на депеши от 30 ноября. Если они не оправдают справедливой надежды его величества, тогда это будет решительным поводом к его отозванию. Тотчас по их получении я возвращу вашего адъютанта».

Подобное письмо не могло нравиться Паскевичу: должность начальника штаба не удовлетворяла его, и он употребил все усилия, чтобы заступить место главнокомандующего. Пособниками ему в этом деле, прямо или косвенно, служили лица его партии, посланные на Кавказ одновременно с отправлением подкреплений. В числе их наиболее сильным противником Ермолова был генерал-адъютант Бенкендорф, младший брат известного шефа жандармов. Дружба последнего с Паскевичем делала сторонником его и младшего Бенкендорфа, письма которого посылались одновременно и с теми же курьерами, с которыми посылались и донесения Паскевича. Бенкендорф явился к Ермолову с письмом барона Дибича, в котором он просил назначить его начальником кавалерийской дивизии. Ермолов принял его довольно холодно и долгое время не давал ему назначения. Было ли это потому, что дивизия не была в сборе и полки приходили по частям, или потому, что он вообще нерадушно относился к тем, которые присылались помимо его желания, но, во всяком случае, замедление в исполнении просьбы Дибича поставило Бенкендорфа 2-го в число обиженных, недовольных, и под его пером картина ермоловского управления краем явилась в самых мрачных красках.

Генерал-адъютант Бенкендорф 2-й сообщал брату о полнейшей бездеятельности в Тифлисе, «о постыдной трусости, которая держала в бездействии более шести недель около 1200 человек, разбросанных вокруг Тифлиса, тогда когда неприятель разорял сколько хотел богатейшие провинции. Непостижимо, говорил Бенкендорф, что человек (Ермолов), который при помощи в поте лица трудившегося солдата воздвиг здесь здания, достойные сделаться украшением Петербурга, – этот человек не сумел выстроить хотя бы одну крепостцу[997], которая могла бы защитить страну от вторжения неприятеля. Вместо быстрых и решительных действий, он, вместе с гвардиею, в продолжение двух месяцев, на глазах всех жителей, торжественно разъезжает по нашим восточным (мусульманским) провинциям и не принимает почти никаких мер.

По словам Бенкендорфа, со стороны кавказских заправил (de la part des feseurs) все рассчитано на выигрыш времени и на то, чтобы до поры до времени бросить пыль в глаза якобы мерами предосторожности, заготовлениями запасов провианта и фуража и великими стратегическими соображениями, долженствующими открыть блестящую кампанию в начале лета, т. е. именно тогда, когда наш солдат наименее вынослив и персияне будут совершенно готовы. В сущности же прибывшие подкрепления ощущают во всем недостаток и на назначенных этапах не находят ни провианта, ни фуража. За отсутствием Ермолова из Тифлиса, поставленный во главе управления генерал Вельяминов на все требования войск отвечает, что спросит главнокомандующего, но часто не знает, где он находится, а если и имеет об этом сведения, то при дурных путях сообщения для получения ответа необходимо не менее трех недель. Не заготовив заранее продовольствия, кавказское начальство, по словам писавшего, принуждено было прибегнуть к самоуправию и к разным притеснительным мерам, которые возбуждают неудовольствие жителей, тем более что они должны содержать и все прибывающие подкрепления, тогда как при перенесении войны в пределы Персии мы могли продовольствовать армию на чужой счет».

Мысль открыть кампанию летом обескураживает всех, писал Бенкендорф, и упадок духа начинает уже сменять ту пылкость, которая одушевляла прекрасные войска, горевшие нетерпением оправдать надежды государя. Самые усердные приверженцы Ермолова в недоумении; порядочные офицеры громко ропщут на него, тем более что не видят конца неприятностям, в которые ставит их несогласие между двумя начальниками; солдаты жалуются на недостаток во всем, между тем они могли бы идти вперед.

«О, мой милый брат! – восклицает Бенкендорф. – Так дело не может идти и не пойдет, – я вам это предсказываю. С императором здесь дурно поступили, и меня всякий день выводит из себя это сплетение глупости и особенно хитрости, похищающих у государя одну из прекрасных страниц, которая могла бы украсить историю подвигов государства. Всему этому нет имени, и обо всем получаешь настоящее, истинное понятие только видя собственными глазами, что здесь делается. Прежде всего находящиеся здесь не имеют надлежащего понятия о ведении войны, что они и доказали, а Ермолов боится, чтобы кто-нибудь не прославился помимо его инициативы. Все, что здесь происходит, делает меня больным, так как я вижу, что здесь все устроено так, чтобы ничего не делать и обманывать императора насколько только возможно. Усердие истинно преданных государю людей будет, наконец, парализовано; все прибыли сюда одушевленные самым воинственным духом, но всякий видит теперь, что, будучи далеко не желанным, делается предметом зависти и наговоров тому, который должен всеми управлять».