История войны и владычества русских на Кавказе. Назначение А.П. Ермолова наместником на Кавказе. Том 6

Касаясь личности Ермолова, генерал-адъютант Бенкендорф 2-й называл его фигляром (се jongleur), распустившим всю административную машину и допустившим множество злоупотреблений исключительно вледствие своего характера. Ермолову, писал он, нужны только свои создания, слепые поклонники воображаемого им в себе таланта и распространители его славы. Такая фальшь продолжалась до той решительной минуты, пока не наступило время осуществления идей, и тогда этот великий человек (се grand hom-me), который жаждал только поклонников, очутился в глазах света в состоянии человека, близкого к могиле.

«Ермолов не покинет своего поста, пока его решительно не выгонят отсюда (ne quitterà la partie que quand on le mettra decidement à la porte), как он того заслуживает. Это, как кажется, человек без всякого чувства, жаждущий одной власти, какою бы ценою она ни досталась, а между тем он сделал все, чтобы потерять ее, как в административном, так и в военно-политическом отношениях, ибо никогда тегеранский двор не согласится иметь с ним дело. Ермолов убил во всех патриотический порыв, и я вас прошу подумать, – прибавлял Бенкендорф в заключение своего письма, – и принять к сведению, что мы не совершим ничего выдающегося, пока здесь Ермолов, пока ему будет предоставлено все дело или пока его не свяжут по рукам. Я говорю вам не от себя только одного, но высказываю чувства всех, кто только предан императору, желает ему блага и хочет служить ему. Те, которые набили себе карман, думают только о том, чтобы им сохранили Ермолова, сделавшегося для них государем и отечеством. Погода стоит здесь превосходная, на персидских горах нет ни капли снега, а если б даже он и был, разве не нашлось бы русских рук, чтобы его расчистить, – это просто скандал, и время начинать бой»[998].

Письмо это, как и следовало ожидать, было, через Дибича, представлено императору и, конечно, произвело глубокое впечатление. Вслед за тем были получены новые известия о положении дел и состоянии края.

Находившиеся в Тифлисе барон Александр Андреевич Фредерикс и князь Николай Андреевич Долгоруков почти одновременно писали Дибичу. Первый сообщал[999], что бездействие вызывает тяжелое чувство в войсках и что они с грустью смотрят, как проходят зимние месяцы, столь удобные для наступательных действий; что с наступлением весны персидские горы должны быть для наших войск гораздо вреднее и опаснее, чем неприятель; что неизбежные болезни, господствующие там весною, причинят нам огромную убыль в людях. Коснувшись вопроса о войсках, барон Фредерикс писал: «Les troupes d’ici, quoique bien inférieures quant à la mise et la’ tenue, ne manquent pas d’etre animees du meilleur esprit et d’un courage indubitable»[1000].

Князь Долгоруков находил, что губернаторы и начальники провинций пользуются слишком неограниченною властью и, несмотря на то, находятся в затруднительном положении. При враждебности к нам татар и вообще магометанского населения губернатор, будучи человеком честным, бескорыстным и справедливым, может быть легко введен в заблуждение по незнанию им языка и недобросовестности переводчиков. По словам князя Долгорукова, административная машина и спокойствие в крае обеспечивались только доверием к слову и справедливости Ермолова и страхом, который он внушает; но, несмотря на то, его можно было скорее упрекнуть в слабости, чем в излишней строгости[1001].

«Что же касается до войск, – говорил князь Долгоруков, – то их выправка и одежда мне показались в жалком виде (dans un etat pitoyable), но в то же время я заметил прекрасный дух, примерную дисциплину в офицерах и солдатах и вообще полную готовность подвергнуться всяким испытаниям, – никогда ни ропота, ни малейшего беспорядка в продолжение трехмесячного похода. Обещают, что к лету они будут заново одеты, и, как образчик тому, при возвращении нашем в Царские Колодцы, я видел роту Ширванского полка, от обмундирования которой нельзя желать ничего большего.