История войны и владычества русских на Кавказе. Назначение А.П. Ермолова наместником на Кавказе. Том 6

Последнее предложение аварского хана было сообщено царевичу, и он основал на нем отказ выехать в Россию. Он ссылался также на письмо Карганова, в котором было сказано: «Поздравляю тебя с приобретением от государя хлеба отца твоего». «Я так полагал, – писал Александр Бастамову[322], – что государь пожаловал мне Грузию, ибо хлеб моего отца была Грузия. После чего вы прибыли сюда, и с какою честью я принял его (Карганова), ты своими глазами видел, и что он здесь сделал, то тебе хорошо известно, которое ни его величеству не было прилично, ни мне. Ныне приобрел он себе внимание Ермолова, и весьма стараются тайно ядом меня окормить, что и говорить ужасно. Дело сие я в подробности узнал, а по самой истине знаю. Прилично ли государю подобное неприличное дело; но я полагаю так, что на такое гнусное дело нет воли государя».

Александр писал генерал-майору Дельпоццо, что весною 1817 г. он непременно выедет к нему на личное свидание. Такое обещание было уже не первым, и царевич отлагал свидание то до осени, то до весны. Не веря обещаниям Александра, Ермолов писал ему, что если с началом весны он не исполнит данного обещания, тогда он запретит Дельпоццо иметь какие бы то ни было сношения с царевичем, «как с человеком лживым, не имеющим ни совести, ни доброй веры»[323].

«Я весьма удивляюсь, – отвечал царевич[324], – что вы делаете такого рода предписание; сие неприлично искренности вашего сердца. Не безызвестны вы, что я не вашей команды, что вы пишете повеление с гневом». Александр жаловался на Карганова, говорил, что он никогда не уполномочивал его вести переговоры и просил прислать Карганова в Кизляр, где при свидании с Дельпоццо обещал разоблачить все неприличное поведение непрошеного ходатая. Что же касается до своих сношений с тегеранским двором, то царевич прямо и откровенно говорил, что, не получив удовлетворения от русских, ему невозможно отступиться от персиян. «Можно ли было мне жить столько времени в Дагестане, – спрашивал царевич, – если бы я не имел из Персии вспоможения?»[325]

«Будьте уверены, – писал он Ермолову, – что никто не может принудить меня отстать от иранского государя, ибо двадцатый уже год, как я по милости его живу, и не следует осуждать меня за то, что я пишу к нему, когда только время позволит, доколе государь удовлетворит мою просьбу».

«Вы пишете, – отвечал Ермолов[326], – что никто не может принудить вас отстать от государя персидского, по милости коего живете двадцатый год. Напротив, я уважаю в вас чувство благодарности к нему; но, если бы вы имели чувства приличные рождению вашему, не лучше ли было бы обязанным быть тому государю, который благодетельствует всем родным вашим и ближним? Вы уверяете меня, что все мои предместники, кроме маркиза Паулуччи, желали поймать вас и отравить. Признаюсь вашей светлости, что если когда-нибудь могу желать иметь вас в руках моих, то другого намерения не имею, как отправить вас к семейству вашему и, доставя случай воспользоваться милостью великого государя, заставить раскаяться в постыдной и неприличной жизни, которую вы так давно проводите. Что же касается до того, что я хочу лишить вас жизни, то я удивляюсь, что вы можете иметь мысль сию, ибо письмо мое к вам ясно изображает, что я нимало вас не уважаю и отнюдь не разумею вас опасным, а потому совершенно равнодушен, живы ли вы или нет. Прошу увериться, что жизни вашей не полагаю ни в какую цену, и она в совершенной безопасности как человека, которого поведение в молодости развратное, в совершенных летах бесчестное и постыдное, кроме презрения, ничего не заслуживает».

Все это было, конечно, справедливо, и в глазах не только Ермолова, но и его предшественников Александр вовсе не имел того значения, какое придавало ему Министерство иностранных дел. Опасаясь того, чтобы царевич не поселился навсегда в Персии, граф Нессельроде писал Ермолову[327], что если бы тегеранский двор обратился с домогательством, чтобы Александру было дозволено ехать в Персию и основать там свое пребывание, то чтобы главнокомандующий ни в каком случае не изъявлял на то своего согласия, по известным качествам сего царевича. «Его величеству, – прибавлял при этом наш министр иностранных дел, – угодно, чтоб ваше превосходительство употребили все способы, чтобы пресечь ему пути к побегу и вызвать его в Россию, стараясь преклонить его к тому добровольным образом или принудив иными средствами».