История воссоединения Руси. Том 2

Замок (поясним от себя) теперь не был уже в таком разорённом виде, в каком держал его покойный воевода, князь Острожский: мещане отстроили его заново, на собственный счёт. Кстати он, в 1605 году, сгорел от грому. Теперь он имел 15 башен с бойницами в три яруса. Под башнями было двое ворот: на север — Воеводские, на юг — Драбские. Подъёмный мост взводился на цепях. В вамке находилось 16 бронзовых пушек, литых в XVI веке, длиною в 15 пядей, да 11 пушек железных, так называемых сарпентинов, длиною в 8¹/₂ пядей, да 82 гаковницы и 8 железных огнестрельных «киёв», или стволов, похожих на ружейные. Кроме того, по стенам наготовлено было множество камней и колод, которых доставка лежала на киевских мещанах. Знакомы были эти пушки многим казакам, провожавшим нового воеводу в замок: из них Жолковский добивал казацкое войско под Лубнями. Но тогда, по свидетельству Жолковского, в ополчениях Лободы и Наливайка хорошо вооружённых и опытных воинов было не более 2.000; теперь таких воинов считалось 20.000. Кровопролитие было напрасное. В московских походах паны выковали сами на себя булат, а теперь старались затупить и заржавить. Московщина потерпела жестоко от казаков, но зато выпроводила их домой во всеоружии губительства, вечно алкающего кровавой пищи, вечно жаждущего добычи. За своё «разорение» она была отмщена сугубо.

«Составив акт вступления в должность», продолжает, ничего этого не подозревая, почтенный пан Журковский, «вернулся воевода вниз к ратуше, где он имел своё помещение. Здесь он угощал у себя за столом humanissime всё духовенство, земских урядников и шляхту, а также полковников и всё рыцарство, как из кварцяного, так и из Запорожского Войска. Целый день тогда стреляли беспрестанно из замковых, городских и запорожских пушек, в большом порядке, и даже часа два в ночь. Утром наш пан», пишет Журковский далее, «занимался судопроизводством, и каждый день ездил в замок, пока были в реестре очередные дела; а отправивши свои роки, прожил ещё недели три в Киеве. Он устраивал городские интересы, он занимал жолнёров военными играми и экзерцициями. В награду за искусство в гонитве, выставлялись, по его приказанию, разного рода оружие, оправленная сбруя, кони, блаваты».

Всё, таким образом, происходило в Киеве без малейшего столкновения партий, а их было несколько. Жолнёры и казаки стояли относительно друг друга, как дрессированные псы и дикие звери; шляхта и мещане киевские находились в постоянных спорах и позвах за торговые права, за рыболовные места и за самое помещение в Киеве; но всего больше было антагонизма между католическим и православным духовенством.

Замойский угощал humanissime казаков и шляхту за одним и тем же столом, но едва ли мог он свести в одну беседу православных черноризцев и латинских прелатов, которых вид, по свидетельству папского нунция, был невыносим даже поселянам. Не дальше как в прошлом году утоплен в проруби Грекович. Запорожским братчикам случалось топить в Днепре и королевских послов. Присутствие их старшины за общим столом было respice finem для прелатов и spes magna futuri для попов православных. Беседа между теми и другими на пиру у Замойского могла ограничиваться только общими местами. Обе партии, без сомнения, бросали друг на друга взгляды, о которых народная пословица выражается: подивився, мов шага дав. Если латинцы и униаты, по отзыву благочестивых, были хищные волки, то сами благочестивые смотрели далеко не кроткими агнцами. Во всяком случае, общая трапеза не могла сблизить противоположности. Замойский хлопотал попусту. Это было то время, когда иезуиты и доминиканцы водворились уже в Киеве. Иезуиты, невдалеке от киевобратской школы, строили коллегиум; доминиканцы пускали в ход своё искусство проповедовать слово Божие. С 1604 года король, как господин города, отдал латинскому бискупу целую часть Киево-Подола, за канавой, к горе Щекавице, а потом, путём разных тергиверсаций, бискуп отнял из-под магистратского присуду сперва всё пространство до бывшей иорданской обители, овладел даже Иорданщиною и прихватил к своему ведомству знаменитое урочище Кожемяки. [205] В виду братской школы возникали, в лучшем сравнительно с ней виде, школы доминиканские и иезуитские, с наставниками кроткими, ласковыми, щеголеватыми, и даже щедрыми. К ним поступали дети шляхетские или дети мещан, старавшихся держаться на нейтральной почве, тогда как братская школа преимущественно наполнялась нищунами. [206] Правильными апрошами подступала латинская церковь к русской, окружала её своими редутами, своими траншеями и, имея за собой всё полноправное на Руси, терпеливо ждала торжества своего. Болеслав Храбрый со всем войском своим, расквартированным от Лыбеди до Кожемяк, не был так опасен для киян, как эти безоружные и, по-видимому, безобидные гости: он не знал, как пустить в русскую почву корни.