История воссоединения Руси. Том 2

Страх всего европейского и азиатского побережья дошёл до того, что султану представлена была коллективная просьба — оборонить имущество жителей, а не то, они будут вынуждены подчиниться господству казаков. [149] Не доставало одного: чтобы в казацкие головы забралась мысль о самостоятельном царстве; но они никогда её не имели: они были — или ниже такой мысли, как обскуранты, или выше, как социалисты.

Жолковский понимал яснее каждого, как необходимо спасать Польшу от мусульман с одной стороны и от казаков с другой. Целый 1616 год провёл он в пропаганде этой мысли между панами. Он и в 1617 году не мог нанять под королевское знамя больше 700 жолнёров; но эти кадры всё же что-нибудь значили. С ними можно было хоть издали смотреть в глаза неприятелю. Маневрируя, понад границей с искусством, которому научила этого честного воина нужда, он заставил в Царьграде говорить о своей готовности к бою. Молва обыкновенно всё преувеличивает; он принял это в соображение и не ошибся. Великий визирь спрашивал его: для чего собирает он у границы войско? Он отвечал, что намерен обуздать казаков, приостановить их вторжения в турецкие земли. При этом он объяснял визирю, что, конечно, казаки — самое злодейское скопище, что они — грабители не только поляков и турок, но и всего света; [150] тем не менее однако ж множатся они вследствие татарских набегов. «Когда казаки были разбиты королевским войском», продолжал он, «в наших и в ваших краях не было слышно никакой тревоги; но, когда татары начали украдкой делать загоны, брать пленников и доводить украинцев до крайней бедности пожарами, число казаков увеличилось: потому что, лишась по милости татар, всего имущества, отчаянные люди шли в казаки. [151] Потому-то и ныне беспокоят они своими наездами, как наши земли, так и владения могущественнейшего императора, его порты, его побережья.

Вследствие того, его королевской милости угодно было поручить мне, чтобы я, так точно, как прежде, старался усмирить этот необузданный мотлох и, если можно, совершенно уничтожить его и выкоренить. Но казаки живут среди вод и разбойничают на море; невозможно мне всюду их преследовать; а потому хорошо было бы, когда бы Скиндер-баша, как ты пишешь, охраняя Очаков и всё побережье морское, побил и выгнал этих разбойников». Так писал по-латыни Жолковский к великому визирю, присовокупляя уверение, что единственно казаки вызвали польское войско в поле. «Может быть», прибавлял он, «эта гультайская толпа давно бы уже была нами разогнана: лишь только увидела она, что против неё выступает коронное войско, тотчас начала уходить в соседний московский край; большая часть её поплелась к другому гультайству, которое разбойничает на Дону. Но в то самое время, когда мы хотели ударить на встревоженных казаков, я получил известие, что татарский хан собирает войска и хочет вторгнуться в наши пределы. Поэтому, оставив казаков до времени в покое, я должен был стараться, чтобы владения моего короля не потерпели какого вреда. Верь мне, что только для защиты наших земель мы взялись за оружие, и что обратим его против казаков, лишь только не будет угрожать нам опасность со стороны татар».

Визирь и верил и не верил его писанию. Он сам, под предлогом похода к днепровским казацким притонам, готовил войско, но уверял Жолковского в миролюбивых намерениях и советовал ему распустить по домам жолнёров, чтобы, при сближении войск, не произошло между ними столкновений. Жолковский понимал его письма двояко, писал к богатым волынским панам, звал в поле панов галицких, подольских, киевских и наконец добился-таки того, что под королевским знаменем ещё раз собралось тысяч до шести войска. Пока турки, под предводительством Скиндер-баши медленно двигались из глубины империи к Днестру, он уже стоял в поле и написал к Скиндер-баше: «Готов я к миру, готов и к войне». Не понравилось это Скиндер-баше; он перестал сноситься с Жолковским.