А письма Эмилии такого содержания: «Я в самом деле несчастлива. Что за судьба! Я очень страдаю и являюсь причиной тысячи горестей для других. Простите меня, мой друг, простите меня. Вы вынуждены переносить столько боли и беспокойства из-за меня, что это даже влияет на Ваше здоровье. Право, лучше Вы никогда бы не знали меня», – вызывали слезы не только у Шелли и Клер, но даже и у Мери, начисто лишенной сентиментальности. Шелли, как никто, сострадал Эмилии и считал, что ее монастырское заключение действительно похоже на тюремное. Но таковы были законы страны и времени – девушки из высокопоставленных семейств вплоть до замужества должны были оставаться в монастырской школе. Выбор жениха был полностью предоставлен родителям. Невесту ставили перед фактом – и никакие ее симпатии или антипатии в расчет не принимались.
Эмилию отдали в школу святой Анны раньше, чем других девочек. Как полагал Шелли, произошло это из-за ревности матери к талантам и красоте собственной дочери. А ее отец Николо Вивиани – гордый и величественный правитель не только Пизы, но и всего пизанского графства – всегда пасовал перед женой, которая была в два раза моложе его.
Почти ежедневно Клер, Мери и Перси посещали монастырь святой Анны. Шелли, ненавидевший тиранию в любых ее проявлениях, предпринимал все возможное, чтобы вызволить юную пленницу. Он, например, составил петицию, требующую немедленного освобождения Эмилии. Клер, собиравшаяся во Флоренцию – теперь она проводила в этом городе недели и даже месяцы, – должна была изыскать возможности представить петицию на рассмотрение великого герцога, на которого Эмилия возлагала надежды. Она попросила Шелли составить текст прошения, хотя, как утверждал поэт, «могла бы сделать это сама в тысячу раз лучше». Клер с честью справилась со своей миссией, но великий герцог был неумолим.
Весь декабрь, январь, до середины февраля 1820 года – апогей взаимной симпатии Эмилии и Перси.
В его письмах этого периода мы постоянно встречаем упоминания о «бедной» Эмилии: «Я глубоко заинтересован ее судьбой. Эмилия бесконечно приводит в восторг. Она не безразлична к моему состраданию и считает, что это облегчает ее участь… Моя оценка талантов Эмилии возрастает с каждым днем. Ее моральная природа возвышенна, но, как я думаю, это ничто по сравнению с ее нежностью и правдивостью – а как много значит в наше время хотя бы одно из этих качеств».
Мери поначалу так же свято уверовала если не в гениальность, то в безусловную талантливость, одаренность Эмилии, что и заставляло ее оказывать девушке все возможные услуги и подавлять нарастающую неприязнь к такому неограниченному обожанию, какое испытывала Эмилия к ее мужу. Однако неприязнь эта появилась и не могла быть полностью скрыта – например, в своем дневнике Мери начала называть пленницу «святой Анны» просто по фамилии. Кроме того, Мери, видимо, обладала большим здравым смыслом, чем Шелли, и нередко быстрее и точнее оценивала ситуации и людей. Ей вскоре начала претить безудержная выспренность Эмилии: «У Вас, Мери, много таланта, что вместе с Вашей добродетелью делает Вас одним из самых прелестных созданий Бога. Примите мои самые нежные поцелуи, которые на расстоянии не будут для Вас слишком горячими».
«Перси, Вы говорите, что мое освобождение, возможно, разделит нас. О, мой друг! Моя душа, мое сердце никогда не могут быть отделены от моего брата и моей дорогой сестры»; короче говоря, она не желала свободы, которая принесет разлуку с близким ей семейством.
Шелли читал эти строки благоговейно, Мери – с трудом подавляя раздражение.
Такую же полярную реакцию вызвал присланный Эмилией цветок – он предназначался для Мери и был символом благодарности. Цветок был получен 8 декабря, и Шелли сразу же начал поэму «Эпипсихидион», которую закончил и датировал мартом 1821 года. В переводе с греческого «Эпипсихидион» означает «душа моей души». Поэма была вдохновлена «итальянской платонической любовью Шелли», так впоследствии назовет Мери отношение мужа к Эмилии Вивиани.