История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

Бедняжка пленная из клетки темной
Такой исходит музыкою томной,
Что тронула бы стражников сердца,
Когда б они еще не до конца
Оглохли к нежным звукам. Песня эта
Твоею розой будет, что ж, что лето
Кончается и яркость лепестков
Уже мертва, но аромат каков,
Какая нежность, как томит и манит,
И нет шипов – и грудь она не ранит.
Дух окрыляет сердце, и оно
В бесчувственную клетку бьется, но
Все тщетно – и порывы, и горенье,
И только яркой мысли оперенье
Надев, оно взлетит за облака,
Пока совсем не рухнет и пока
Не брызнет из груди твоей разбитой
Кровь, обагряя каменные плиты
Гнезда чуждого, о, мой Соловей,
Я тщетно плачу над бедой твоей.
Мне кровь пролить – куда бы легче было,
Но и она б тебя не исцелила.
Небесный Серафим! Ты слишком нежен
Для существа земного…[75]

3

Каждый, прочитавший «Аластора», «Гимн интеллектуальной красоте», «Джулиана и Маддало», знает, что непрекращающийся поиск поэтом интеллектуальной красоты или всеобщего сочувствия связан с тем, что сам Шелли жаждал и не находил, а находя, терял идеальное понимание и сочувствие. Теперь, встретив Эмилию, ему опять показалось, что цель всей предшествующей жизни достигнута – блистательная тень, зыбкое видение юности материализовалось. Духовное родство Шелли и Эмилии – вот что лежит в основе «Эпипсихидиона», подобно тому как основой любовных мук Данте и Петрарки является интеллект, а не чувственность.

Подобно тому как некогда из суровой реальности каменного, туманного, холодного и враждебного Лондона юные Перси и Мери бежали в ирреальность безоблачной полуденной Италии, так и теперь Шелли задумывал – но на этот раз духовный – побег с Эмилией на Ионические острова. Ему еще раз хотелось ускользнуть из реального мира. На размышлениях об этом побеге Шелли останавливается особенно подробно, со сладострастием описывая все возможные приготовления к нему. Причем, обращаясь к Мери, Шелли призывает ее разделить поровну с Эмилией власть над его жизнью, его сердцем. Как всегда, Шелли мечтает о невозможном и вполне искренен в своем намерении осчастливить и примирить всех.

Мери и Эмилия должны были уравновешивать его мир как Луна и Солнце. После смерти Шелли Мери Шелли записала в своем дневнике от 5 октября 1822 года: «Ведь это мне была отведена роль Луны, и теперь я могу соединиться с ним, как лунный свет со своей планетой, и больше не блуждать печальным отражением всего того, что Луна любила на Земле».

Легкое ледяное пламя не согревает, но освещает – такова была для Шелли его истинная избранница, его Мери, ослепившая поэта светом своего интеллекта. В то время Шелли еще не предполагал, что Мери не способна проявить совершенное понимание и сочувствие, которого он постоянно искал у нее. Впервые о своем горестном открытии поэт, как мы уже упоминали, сказал в «Джулиане и Маддало».

Вскоре по городу распространились сплетни о любовной связи экстравагантного иностранца и юной красавицы – дочери губернатора. Сплетни продолжались весну и лето – до самого замужества Эмилии 8 сентября 1821 года.

Кажется, кроме самого Шелли, Эмилии и Клер, никто либо не верил в абсолютную идеальность их отношений, либо насмехался над подобного рода чувствами; среди последних была прежде всего Мери Шелли. Она по природе своей отрицала платоническую любовь, особенно в таком ее сверхъестественном накале и, следовательно, ей трудно было понять и оценить одну из самых действенных пружин в характере своего мужа, разглядеть один из самых ярких цветов в его духовном спектре.

………………………………………..
Прекрасная, как Солнца воплощенье,
Свершающая света превращенье
В Любовь, родных небес покинув сферы,
Она вплыла во мрак моей пещеры.
Воспрял мой дух, смирившаяся плоть
Сумела сон грядущий побороть
И поднялась. Так пламенем живым
Подъемлется тяжеловесный дым.
Стоял я, и во мне Виденье это
Рождало ощущение рассвета.
Как в поисках уныло жизнь текла!
Но вот исчезли пустота и мгла.
О, Эмили, ты наконец пришла.[76]