История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

Байрон в 1819 году познакомился в Венеции с девятнадцатилетней графиней Терезой Гвиччиоли, с которой у него завязался длительный роман. (Муж Терезы был почти на сорок лет старше ее.) Муж увез Терезу в Равенну, она там тяжело заболела и по ее просьбе Байрон приехал к ней. В Равенне он познакомился с графом Руджьеро Гамба, отцом Терезы, который был одним из видных членов революционной карбонарской организации. Летом 1820 года в Равенну приехал брат Терезы Пьетро Гамба, пылкий, увлеченный революционными идеями юноша, который вскоре подружился с Байроном. Через них Байрон вошел в самую гущу подготовки революционного восстания в Романье и стал одним из самых активных и радикальных деятелей организации равеннских карбонариев. Карбонарии Равенны восторженно приветствовали революцию в Неаполе и готовились поддержать ее своими действиями. Обстановка в Романье накалялась. Байрон с воодушевлением участвовал в подготовке восстания, он мечтал о свободной и единой Италии, он не жалел для этого ни сил, ни средств, покупал карбонариям на свои деньги оружие и прочее. Однако планы восстания были сорваны папскими и австрийскими шпионами. Начались жестокие репрессии, аресты, изгнания. Правительство Романьи отлично знало, какую роль сыграл в подготовке восстания лорд Байрон, но арестовать знатного иностранца или изгнать его власти не имели права. Но было понятно, что, если в изгнание отправят Руджьеро и Пьетро Гамба, они уедут вместе с Терезой Гвиччиоли, которая к тому времени по специальному папскому указу получила право проживать отдельно от мужа и получать от него ежемесячную субсидию – но только при условии, что будет находиться под одной крышей со своим отцом. А когда уедет Тереза, за ней последует и неугодный властям лорд Байрон. Расчет оказался верным, но Байрон на некоторое время задержался в Равенне, так как он чувствовал себя ответственным за судьбу семейств изгнанных романских патриотов и помогал им, как мог.

В июле 1821 года Байрон ответил своему издателю Меррею: «Едва ли я найду время и терпение написать те короткие предисловия к двум моим пьесам, о которых Вы сейчас хлопочете (он имел в виду «Сарданаполус» и «Два Фоскари». – Г. Г.). Я сейчас слишком занят судьбой этих бедняг, которым предписано изгнание, и я прилагаю все усилия, чтобы удержать на родине хоть кого-нибудь из них».

Байрону захотелось встретиться и поговорить с Шелли, поэтому он написал письмо и попросил Шелли приехать к нему в Равенну. Шелли явился к нему 6 августа и нашел в Байроне значительные перемены. Он написал Мери, что, очевидно, Тереза Гвиччиоли так благоприятно повлияла на Байрона, чему он, Шелли, был очень рад. Друзья проговорили до пяти утра. Байрон рассказывал Шелли о революционерах Равенны, о последних событиях, о своем в них участии. Он советовался с Шелли, куда теперь поехать им всем – семейству Гамба и ему, так как он чувствует себя не вправе оставить в беде это ставшее ему дорогим семейство. Он сказал, что Пьетро Гамба хочет поехать в Швейцарию, ибо этот юный приверженец свободы считает эту страну поистине свободной и желает там дышать воздухом вольности. Вместе с Шелли Байрон вспомнил, как они жили в Швейцарии летом 1816 года и как подвергались пристальному вниманию всех проживающих по соседству англичан, распускавших о них самые гнусные сплетни. Байрону и без того не хотелось ехать в Швейцарию, а тут он под влиянием этих воспоминаний и вовсе раздумал. Шелли обещал ему повидаться с Терезой Гвиччиоли и убедить ее, что Швейцария – совсем не та страна, где следует искать убежища. Он вместо этого пригласил Байрона и его ссыльных друзей в Пизу, где благоприятный климат и где есть интересные люди. Мери могла бы подыскать им всем жилье. эта идея воодушевила Байрона.

Шелли написал Мери: «В Венеции лорда Байрона сжигала лихорадка в прямом и переносном смысле, и он бы скоро погиб, если бы не эта привязанность к графине Гвиччиоли, спасшей его от разгула, которому он предавался более из беспечности и гордости, нежели по склонности. Бедняга, но сейчас он выздоровел и поглощен политикой и литературой…

Прошедшей ночью много говорили о поэзии и тому подобном и спорили, как обычно, даже больше обычного. Он провозглашает свою приверженность теории[80], которая может рождать одни лишь посредственные произведения, и хотя все его прекрасные поэмы сочинены наперекор этой системе, ее вредное влияние сказалось на «Венецианском доже»[81], и пока он от нее не откажется, она будет сковывать все его творчество, как бы ни было оно гениально».

Байрон же со своих позиций не одобрял трагедию Шелли «Ченчи». Об этом мы знаем от самого автора, который писал Ли Хенту, что Байрон с воодушевлением хвалил «Освобожденного Прометея» и бранил «Ченчи». «Конечно, – заключал Шелли, – если его “Марино Фальеро” – драма, то “Ченчи” – нет; но пусть это останется между нами».