История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

Действительно, это период развернутых размышлений и самонаблюдений. Дневниковую запись от 25 февраля можно считать продолжением двух предыдущих: «Что за торжище этот мир! Сердечные порывы, чувства более драгоценные, чем серебро и злато, – всего лишь расхожая монета. А что приобретается взамен? Презрение, недовольство и разочарованность – ежели разум не обременен воспоминаниями похуже сих материй. И что советуют нам опытные люди? Платите, говорят, свинцом или железом. Платите по-спартански, храните при себе свои сокровища. Увы! Из ничего выходит лишь ничто, а так как жизнь становится все хуже, вам за свинец воздастся глиной. Наиболее презренно то существование, которое не требует ни ваших чувств, ни жара сердца. Ничуть не сомневаюсь, что я бы не снесла такого, и если Стерн уверен, что, оказавшись в одиночестве, боготворил бы дерево, то в подобных обстоятельствах избрала бы того, кто хоть отчасти обладает свойствами, мне дорогими. Но сердце требует иного – позвольте мне любить деревья, небо, океан и всеобъемлющий великий дух, которого частицей мне суждено, возможно, стать довольно скоро».

Итак, стремление заглянуть в «глухие тайники своей души светильником самопознания» – это то новое, что появляется в жизни Мери в канун ее двадцатипятилетия. Она пробует создать свое собственное мировоззрение, независимое от взглядов Годвина и Шелли. До сих пор она жила литературой и абстрактными идеями, источниками которых были труды древних и общение с прежним кругом мужа, не выходя за рамки этого интенсивного, но замкнутого мира.

Теперь ее окружали новые люди – по ее мнению, яркие, деятельные, различные по темпераменту, интересам – более широким (хотя, возможно, и более поверхностным), чем прежние единомышленники. Они прекрасно обходились без чувства своего особого предназначения. Она хорошо понимала Шелли, понимала и нетерпение ума, и жажду деятельности, гнавшие его вперед. В предыдущих дневниковых записях истинное кредо ее любви: «Я люблю не дивный лик в соединении с воображаемыми свойствами, а тех, что нравственно добры, талантливы».

Это кредо сулило Мери прочное, долгое супружество. Подобные созерцательные экскурсы делали ее мягче и спокойнее. Получив письмо от Клер, в котором та писала, что чувствует себя несчастной и одинокой и собирается уехать из Италии, Мери ответила ей очень нежно и пригласила в Пизу. Клер с радостью согласилась, тем паче что Байрон был именно там. Перед дорогой она написала ему новое письмо: «Поверьте, я не могу больше противиться необъяснимому предчувствию, терзающему меня день и ночь, – что я с Аллегрой больше не увижусь». Байрон не спешил сочувствовать ее страданиям, а Мери и Шелли всеми возможными способами старались отвлечь ее. С первой же встречи они начали строить совместные планы на лето. Шелли и Уильямс недавно вернулись из Специи, где хотели нанять для всех жилье, но подыскали лишь один обветшавший дом. Конечно, это было слишком мало для их «английской колонии», по выражению Мери. Она писала миссис Гисборн: «Колония наша обещает быть обширной, боюсь, слишком обширной, чтобы жить в согласии, хотя надеюсь ошибиться. Здесь будет лорд Байрон (в Генуе по его заказу морские офицеры строят прекрасную яхту), графиня Гвиччиоли с братом, Уильямсы, Трелони – нечто вроде араба-англичанина. У нас тоже будет своя яхта…»

Мери опять ждала ребенка и, как всегда, часто хворала, поэтому на поиск дома поехали Уильямсы и Клер, а Шелли предусмотрительно оставили с Мери, что оказалось очень кстати, ибо вскоре и впрямь понадобилась его помощь.

В эти дни из монастыря прибыло страшное известие – Аллегра умерла от тифа. Едва оправившись от удара, Мери и Шелли стали ломать голову, как скрыть это от Клер, пока они не отправят ее куда-нибудь подальше от Байрона. Они опасались, что в исступлении она могла совершить нечто ужасное, чтобы отомстить за смерть ребенка. Решили сразу же отправиться всем вместе в только что снятую виллу Маньи, в рыбачью деревушку Сан-Теренцо. Мери просила Клер неотступно помогать ей с маленьким Перси Флоренсом. Всем пришлось разместиться в одном доме, так как поблизости не нашлось ничего подходящего.

Там, на берегу залива Леричи, Шелли скрепя сердце сообщил Клер, что дочка скончалась. После первого взрыва горя и отчаяния Клер примирилась со своей судьбой скорее, чем все ожидали.

Смерть Аллегры перечеркнула всю ее жизнь. Она пребывала в тоске и апатии, но казалась спокойнее, чем тогда, когда пророчила себе несчастье. Она всегда хотела забрать девочку к себе, считая место, где прятал ее Байрон, гибельным. К сожалению, она не ошиблась…

Хорошо, что Байрон отсутствовал в эти трагические дни – он был в Генуе, где строилась его яхта, и Трелони, который собирался быть ее капитаном, поспешил на встречу с хозяином.