История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

4 августа 1821 года Мери записала в своем дневнике: «День рождения Шелли. Прошло 7 лет, какие изменения! Какая жизнь! Теперь мы, кажется, спокойны; однако кто знает, какие ожидают нас новости, – не буду предсказывать плохого, у нас его было предостаточно. Когда Шелли приехал в Италию, я сказала – все хорошо, но все хорошее промелькнуло быстрее, чем итальянские сумерки. Теперь я снова повторяю то же самое и верю, что наступи хоть полярный день, он тоже когда-нибудь кончится».

Мери подарила Шелли свой портрет, только что законченный их новым знакомым Эдвардом Уильямсом. Годы спустя Мери, оглядываясь назад, вспоминала это лето как самую счастливую и спокойную пору в их несчастливой и неспокойной жизни.

Этой осенью Мери писала в Англию Гисборнам: «Пиза, как видите, стала небольшим гнездом певчих птиц».

По приглашению Шелли в Пизу должен был приехать Китс, который доживал последний год своей недолгой жизни. Но не приехал.

В марте Клер узнала, что Байрон поместил Аллегру в монастырь неподалеку от Романьи, где он сам со своей новой любовью – графиней Гвиччиоли – жил в «честнейшем адюльтере» (по его собственному выражению). Он очень привязался к своей дочке: «Она прехорошенькая, замечательно умна, пользуется общей любовью, глаза у нее очень синие, необыкновенный лоб, белокурые локоны и живость нрава как у бесенка».

Клер не переставала сокрушаться о том, что отпустила от себя девочку, и всячески старалась возвратить ее. Но чем сильнее она осаждала Байрона, тем непреклоннее он становился. Он не жаловал Клер, не жаловал семейную жизнь Шелли и относился подозрительно даже к их вегетарианству. Он не допустит, говорил он, чтобы ребенок «голодал, питаясь незрелыми фруктами, и чтобы ему внушали, будто Бога нет». «Клер докучает мне предерзкими письмами из-за Аллегры, – жалуется он Хоппнерам, под чьей опекой находилась Аллегра. – Вот вам благодарность, какую получает пекущийся о своих внебрачных детях человек. Если бы не моя привязанность к Аллегре, я давно бы отослал девочку назад к родительнице-атеистке, но это невозможно… Ежели Клер надеется, что сможет влиять на воспитание дочери, она заблуждается – этому не бывать. Девочка вырастет христианкой и выйдет замуж, если сложится судьба». Как бы оправдываясь перед Хоппнерами, он продолжает: «Девочке исполнилось 4 года, и слуги с ней уже не справляются, а сам я не могу заниматься, и в доме нет хозяйки, которая взяла бы это на себя. Теперь я осознал, что удобнее держать девочку в монастыре».

Правда, Байрон предпочитает не упоминать графиню Гвиччиоли, которая совершенно по-хозяйски чувствовала себя. Сквозь все эти объяснения прорывается закоренелая вражда к Клер.

Как бы Мери ни была погружена в свои заботы, она всегда находила время написать сестре доброе длинное письмо и образумить ее хоть немного. Никогда сестры не ладили так хорошо, как в ту пору, когда жили вдали друг от друга: «Твоя тревога о здоровье Аллегры во многом безосновательна. Одних зловонных каналов и грязных венецианских улиц довольно было бы, чтобы сгубить всякого ребенка. Ты должна знать, и кто угодно подтвердит мои слова, что в той части Романьи, где находится монастырь Баньякавалло, – самый живительный воздух во всей Италии».

Клер вынашивала план похитить дочь и бежать с ней. Мери пыталась отговорить ее: «Никто так горячо не согласится с тобой, как я, что необходимо как можно скорее вызволить Аллегру из рук человека столь же бессердечного, сколь и беспринципного. Но как мне представляется, сейчас для этого самое неподходящее время, хуже которого нельзя выбрать».

Дальше Мери по пунктам расписывает невозможность осуществления плана. Прежде всего, Клер не сможет одолеть высокую монастырскую стену, запертые на засовы двери, но даже если бы это и удалось, ребенка хватились бы тотчас, к тому же нельзя забывать о намерении Байрона (если Клер выведет его из терпения) поместить Аллегру в какой-то тайный монастырь, где ее никто не отыщет.

«Ну, допустим, вы с Аллегрой окажетесь за стенами Баньякавалло. Что далее? Тебе необходимо будет спрятаться. Ведь Байрон живет почти рядом, он немедля бросится в погоню». И наконец, Мери приводит свой последний довод (достаточно забавный, но, возможно, не бессмысленный для Клер): «Весна для нас – несчастная пора. Не было весны, чтоб с нами не случилось что-либо дурное. Вспомни нашу первую весну, когда умерла моя крошка. Или вторую – когда ты познакомилась с лордом Байроном. Или третью, потом четвертую…»

Судебные расследования, Эмилия, Паоло, самоубийство родных и смерти, смерти детей…

«А вот по осени к нам небеса обычно благосклонны – почти всегда. Что ты об этом думаешь? Это соображение – в твоем духе, но и меня оно необычайно поражает».

Устоявшуюся жизнь пизанского круга потрясает новость – Греция провозгласила независимость. «Вчера к нам пришел Маврокордато, сияя от радости, и хотя болел перед этим, забыл все свои хвори. В этом известии есть и грустная сторона – наш милый князь нас покидает. Он спешит присоединиться к своим соотечественникам».