История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

Шелли редко мог подолгу оставаться на одном месте, а если оставался, немедленно обрастал знакомствами. Особенно очаровал его молодой греческий патриот, ставший впоследствии заметной фигурой в греческом повстанческом движении, князь Александр Маврокордато. Он взялся помогать Мери в изучении древнегреческого в обмен на английские уроки, в которых, кажется, не очень и нуждался. Мери очень льстило его восхищенное внимание к ней.

Вскоре в доме появилась некая новая особа, которая на несколько месяцев стала для Мери источником огорчений, – романтическая и трогательная 19-летняя девица, дочь флорентийского аристократа, исключительно красивая и одаренная Эмилия Вивиани.

«Она владеет таким изысканным и утонченным итальянским слогом, какой под стать лишь известным литераторам. Ее мать, дурная женщина, из зависти к талантам и красоте дочери упрятала ее в монастырь, где она никого и ничего не видит, кроме слуг и дураков. Оттуда ее никуда не выпускают. Она все время ропщет на свою злосчастную судьбу. Единственную свою надежду полагает она в замужестве, но коль скоро и само ее существование окружено чуть ли не тайной, где тут совершиться сватовству?» – написала Мери Ли Хенту. Шелли, конечно, сразу же загорается к Эмилии подлинной, хотя и мимолетной страстью. И то сказать, антураж для этого был идеальный: девушка хороша собой, пылка, красноречива, и притом ее так красила неволя. Для того чтобы влюбиться, Шелли хватило бы и одного ее пленения – недосягаемость, загадочность… Он, безусловно, испытывал к ней и сексуальное влечение. Но поэт был слишком философ, чтобы не придать своему чувству возвышенную платоническую форму. Он посвятил Эмилии поэму «Эпипсихидион», обращенные к ней строки подсказаны отнюдь не философией, а страстью. «Горний ангел», благодаря природной женской интуиции, буквально лез из кожи, чтобы сыграть роль как можно убедительней.

Можно сказать, что с помощью «Эпипсихидиона» Шелли вырвал Эмилию из своего сердца, хотя в январе 1821 года он признался Клер: «Она все еще безмерно чарует меня».

А через несколько недель он пишет Мери: «У тебя нет ни малейших причин опасаться хоть малой толики того, что ты зовешь любовью. Моральные свойства ее хороши, но в них нет ничего незаурядного, однако же она правдива и нежна, а это всегда что-нибудь да значит».

Эмилия не собиралась допускать, чтобы интерес к ней Шелли ослабел. Она писала ему, Клер и Мери в самой экзальтированной манере.

В середине февраля «Эпипсихидион» был отослан издателю с наказом выпустить поэму анонимно: «Она и впрямь написана той частью моего существа, которой уже нет».

Все это время Мери не теряла выдержки. Относилась ко всему спокойно. Ей слишком хорошо был известен и темперамент Шелли, и собственное место в его жизни, которое никто не мог занять, – она не опускалась до борьбы…

Даже в ту пору, когда роман Эмилии и Шелли был в разгаре, Мери не переставала сочувствовать девушке. Этим она делится в письме к Ли Хенту: «Прискорбно, как эта красивая девушка тратит свои лучшие годы на мерзкий монастырь, где гаснут, не находя применения, силы ее ума и тела».

Лишь год спустя Мери изменяет ее сдержанность, и она позволяет себе несколько саркастических замечаний в адрес Эмилии: «Красавица наконец вышла замуж за Бьонди. Нам говорили, что она (выражаясь вульгарно) показала ему и его матери, где раки зимуют», – запись в дневнике.

Мери все еще увлечена изучением греческого. Она посылает игривую записку мисс Каррен: «Завидуете ли вы моей счастливой участи? Ко мне приходит каждый божий день любезный, молодой, обворожительный, ученый греческий князь».

Совершенно неожиданно Шелли начал испытывать неприязненные чувства к Маврокордато. Он корил себя, но ревность не угасала. Все эти платонические страсти походили на некий фарс, который подтверждал, что семье Шелли был послан промежуток времени без трагических потрясений.

Пизанский кружок расширялся. В январе 1821 года в Пизе поселились Уильямсы, очень славная молодая пара. Это было приятное событие, оно разрядило слишком долгое и скучное общение с Томом Медвином, который врывался к Шелли в любое время и заставлял выслушивать свои нуднейшие литературные опусы.

В письме к Клер Мери рассказывает об Эдварде и Джейн Уильямс: «Джейн, несомненно, хороша собой, в речах ее нет ничего особенного, говорит она медленно и невыразительно, но, по-моему, ровна в обращении и уступчива. А Нед – само добросердечие и обходительность, всегда очень оживлен, имеет талант к рисованию, так что нет ничего проще, чем отыскать общую тему для беседы с ним. Они, конечно, помогли нам хоть отчасти снять с себя груз Медвина».

Пизанский круг делался все обширнее. Как будто по закону драматического жанра, все действующие лица собрались на сцене, но что кому достанется сыграть в повисшей в воздухе трагической развязке, в ту пору еще не было известно.