История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

Участливые Хоппнеры увезли супругов к себе. Мери лежала, не вставая, и предавалась тяжким воспоминаниям. Снова тень монстра вошла в ее раздумья, предвещая новые страдания…

Но преодолев себя, чтобы не огорчать друзей, Мери вернулась к привычному образу жизни – начала выезжать, со всеми отправилась осматривать Академию.

В начале ноября Аллегру вернули опекунам, а Клер и чета Шелли покинули Венецию, решив совершить путешествие в Рим. Доехали за две недели, по дороге осматривали исторические достопримечательности, но по самому Риму промчались вихрем, как современные туристы. Этим сумасшедшим темпом они пытались взвинтить себя, отодвинуть продолжающуюся депрессию. Клер терзалась разлукой с дочерью. Перси и Мери не могли прийти в себя.

Из Рима направились в Неаполь. Побывали на мысе Цирцеи, осмотрели храм Юпитера и храм Аполлона. На следующий день – гробница Цицерона, воздвигнутая на месте убийства. Запись в дневнике: «Залив и все его окрестности осенены творениями гомеровской фантазии. Сад с развалинами виллы Цицерона, которая стоит над морем. Нельзя похоронить поэта в более священном месте».

Ежедневные записи о прочитанном – Ливий, Данте, Вергилий и другие латинские и итальянские авторы. Взбирались на Везувий…

Это было бегство от самих себя. Желание открыть «предохранительные клапаны», чтобы не вглядываться в себя и не попасть снова во власть отчаяния.

Несмотря на заданный темп жизни и плохое самочувствие, Шелли продолжал писать поэму «Освобожденный Прометей». Он старался не огорчать жену, которая снова была беременна.

В марте 1819-го семья вернулась в Рим. В одном из своих писем друзьям Мери пробует перечислить все увиденное. «Но я никогда не допишу это письмо до конца, – прерывает она себя, – если попытаюсь рассказать хотя бы об одной миллионной римских чудес. Мне кажется, что вся моя прежняя жизнь была пуста и лишь сейчас я начинаю жить. В храмах звучит поистине райская музыка… Шелли, сцепив зубы, выносит свои процедуры, которые причиняют ему страдания, но, несомненно, идут на пользу. Уильям охотней изъясняется по-итальянски, чем по-английски. При виде чего-либо, пришедшегося ему по вкусу, он кричит: “O Dio, che bella!” (О Боже, какая красивая!)».

Ожидание еще одного ребенка возвращало Мери желание жить. В Риме у них появилось немало новых друзей. Они близко сошлись с художницей Амелией Керран, с отцом которой приятельствовал Годвин. Вся семья Шелли по очереди позировала художнице. Эта новая дружба заставила их задержаться в Риме. Но ранняя римская жара тяжело подействовала на маленького Уильяма. В конце мая он заболел. «Лишь вчера и сегодня ему стало немного легче», – пишет Мери миссис Гисборн. «Нам советуют увезти его на лето в какое-нибудь очень прохладное место. Больше всего на свете нам бы хотелось поселиться в Ливорно рядом с вами, у самого моря, но Уильям так хрупок, что меня страшит дорога и жара – нам следует обращаться с ним очень бережно этим летом».

Но прежде чем они уехали из Рима, мальчику стало совсем плохо. Мери терзалась невероятным страхом, и через неделю худшие ее опасения подтвердились.

5 июня Мери отправляет отчаянную записку миссис Гисборн: «Жизнь Уильяма в величайшей опасности. Мы не поддаемся отчаянию, но не имеем ни малейших оснований для надежды. Вчера у него были предсмертные судороги, но его жизнь удалось отстоять… Горе последних наших дней непередаваемо… В нем вся моя надежда».

Дни и ночи Мери сплелись в одно сплошное страдание. В короткие минуты сна над ней нависал неумолимый монстр, явившийся за новой жертвой…

7 июня 1819 года мальчик умер. На шейке ребенка Мери вдруг увидела два больших красных пятна и впервые в жизни потеряла сознание.

Уильяма похоронили на протестантском кладбище в Риме.

Если бы она могла найти хоть какое-то утешение в религии, ее беспредельное отчаяние не было бы таким острым. Но на долю Мери выпали все степени материнского горя. Отчаяние сменилось постоянной подавленностью и безысходным унынием. С каждым месяцем депрессия овладевала ею все больше. Мери перестала вести дневник. Впоследствии мы прочтем в одном из ее писем: «Признаюсь вам, что после смерти моего Уильяма сей мир казался мне зыбучими песками, которые уходят из-под ног». Шелли, конечно, тоже был потрясен смертью сына, но его горе постепенно притупилось, а неотступная скорбь Мери его пугала. Она замкнулась в себе, и дух доверия и общности надолго ушел из их отношений. Они винила себя во всем, и, может быть, главное, в том, что темные силы, живущие в ее собственных глубинах, создали это беспощадное чудовище и ей оно стало мстить не менее жестоко, чем Виктору Франкенштейну.

После смерти мальчика все трое (Клер их не покидала) перебрались в Ливорно, но здесь она чувствовала свою потерю даже острее, чем в Риме. «Все земное, – писала она мисс Керран, – потеряло для меня свою прелесть».

Ни о первых подозрениях, ни об абсолютной уверенности в сверхъестественной гибели детей Мери не делилась ни с кем, даже с Шелли.