История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

В отличие от Шелли, который в этот период читал и писал меньше обычного, хотя на его столе всегда лежала открытая книга – Лукреций, Тацит, письма Плиния, Плутарх, – Мери, вернувшись с прогулки, неизменно углублялась в занятия – греческий, латынь… Пачка бумаг с переведенными текстами неуклонно росла. В ее дневнике преобладают четыре глагола: «гуляла», «читала» и «переводила, «писала». Но как только Альбе, скрывающий свою природную хромоту, не входил, а влетал в комнату и начиналась их долгая беседа с Перси, Мери бросала все свои занятия и становилась их молчаливой собеседницей. Шелли нападал, Байрон саркастически парировал удары. Его мягкий мелодичный баритон сплетался с пронзительными всплесками голоса Шелли. Их сочетание было неразрывным и естественным, как единство дождя и грома.

Надо отметить, что Шелли никогда не растворялся в чужих характерах, он всегда искал себя.

Байрон отчасти соглашался с политическими взглядами Шелли, но совсем не принимал его социальных и религиозных убеждений. Зато все суждения по вопросам литературы и философии, которые высказывал Перси, он выслушивал крайне заинтересованно. Он уважал энциклопедическую образованность своего младшего друга и буквально благоговел перед его нравственной чистотой.

«По-видимому, Шелли всегда стремился познать, а я ослепить», – отметил он про себя.

Первое время Шелли был рад за Клер, надеясь, что она станет для Байрона тем же, чем для него самого стала Мери. Но скоро он с горечью понял, что ошибался.

Для Шелли женщины были источником вдохновения, и он относился к ним с величайшим почтением. Байрон желал их и одновременно презирал. «Самое ужасное в женщинах – это то, что невозможно жить ни с ними, ни без них», – цинично заявлял он. После трагического разлада с женой он был непоколебим в этом своем убеждении.

«Лорд Байрон, – писал Шелли Пикоку, – чрезвычайно интересный человек; как жаль поэтому, что он в плену диких предрассудков, да и к тому же шальной, как ветер».

3

В конце июня Байрон и Шелли отправились в семидневное путешествие вокруг озера. Она посещали места, связанные с Вольтером, Руссо, Гиббоном, побывали в Шильонском замке, осмотрели его казематы и башни. Это посещение вдохновило Байрона на создание «Шильонского узника».

Шелли первые несколько дней пути не выпускал «Юлию» Руссо и утверждал, что именно здесь, среди берегов и вод, которые эта книга населила своими чудесными образами, ему впервые в полной мере открылась красота божественных вымыслов Руссо.

На том месте, где герои Руссо – Юлия и ее возлюбленный едва не утонули и где Сен Пре хотел броситься вместе с нею в озеро, путешественников настигла буря.

«Ветер стал крепчать и достиг огромной силы, – вспоминал Шелли, – он превратил поверхность воды в клокочущую пену. Лодка на миг перестала слушаться руля; мой спутник, отличный пловец, снял сюртук, я сделал то же, и мы скрестили руки, ежеминутно ожидая, что лодка затонет. Однако парус подняли снова, и судно послушалось руля. Близость смерти вызвала во мне различные чувства, в том числе и страх, хотя не он был главным. Мне было бы легче, будь я один; но я знал, что мой спутник попытался бы спасти меня, и мне было унизительно сознание, что он подверг бы свою жизнь опасности ради моей. Когда мы достигли Сен-Жингольфа, собравшиеся на берегу жители, которые не отваживаются в такую погоду пускаться в плавание, а тем более на таком хрупком суденышке, как наше, обменялись изумленными и одобрительными взглядами с нашими лодочниками».

Несмотря на частые путешествия по воде, Шелли никак не мог научиться плавать. А Байрон был великолепным пловцом с детства. В двадцать два года он за час двадцать минут переплывал Геллеспонт.

В последние дни пути Шелли, потрясенный всем увиденным и прочувствованным, написал «Гимн интеллектуальной красоте».

Приверженность Шелли идеям Платона, наметившаяся еще в годы его ученичества, отразилась во многих его суждениях. Вслед за Платоном, разъяснившим, что сущность прекрасного не зависит от случайных, временных его проявлений, что истинно прекрасное в отличие от чувственно прекрасного – безусловно и безотносительно, Шелли противопоставлял земную реальную красоту вечной нетленной идее «интеллектуальной красоты».

Вспомним, что в «Королеве Мэб» Ианта становится истинно прекрасной лишь тогда, когда по велению фей душа ее освобождается от бренной оболочки.

Правда, Шелли никогда не терял интереса к прекрасному в его конкретных единичных проявлениях – в очаровании окружающего пейзажа, в высоком движении души, но при этом он всегда стремился найти нечто, по его собственному выражению, «лежащее за пределами данного объекта, за пределами конкретного чувства».