История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

Перед отъездом семейства Шелли Клер в последний раз поговорила с Байроном. Он объявил, что не желает больше видеть ее, но при этом судьба будущего ребенка интересовала его. Потеряв старшую, законную дочь Аду, Байрон хотел иметь возле себя близкое ему существо, на которое сможет в старости опереться. Он пытался убедить Клер, что ей будет лучше, если ребенка будет воспитывать он сам. Он предложил отдать его на воспитание своей сестре, но против этого Клер воспротивилась. В конце концов было выработано условие, что до семи лет будущий ребенок должен находиться при одном из родителей. Клер понимала, что отдать ребенка отцу для нее действительно самый лучший выход, но не могла примириться с тем, что она сама больше не нужна предмету своей любви.

Оставшись один, Байрон написал своей сестре: «Теперь брани меня, но что я мог сделать? Я сделал все возможное, чтобы предостеречь глупую девчонку. Но разыгрывать стоика перед женщиной, которая проехала триста миль, чтобы совлечь с меня стоическое бесстрастие, я не мог».

Шелли близко к сердцу принимал горе Клер и, конечно, не оправдывал Байрона. Но это не влияло на его безграничное восхищение талантом Байрона, и он не хотел отказываться от дружеской переписки с ним.

«Спешу возможно скорее сообщить Вам о благополучном прибытии «Чайльда» в Англию. Единственное приключение, постигшее его с тех пор, как он покинул отчий кров, отнюдь не было славным. Его приняли за контрабандиста, засаленный таможенник вертел его так и сяк, думая, не спрятаны ли в нем кружева и т. п. Сейчас он в безопасности – заперт в моем саквояже. Прощайте, берегите здоровье и будьте покойны», – написал Шелли из Портсмута. Отсюда он направился в Лондон, а Клер и Мери с сыном – в Бат.

Положение в стране было крайне напряженным. После многолетних наполеоновских войн, блокады, неурожая 1815 года в Англии снова – уже в который раз – все невиданно вздорожало, возросли налоги, десятки тысяч вернувшихся домой солдат и матросов увеличили и без того огромную армию безработных – разорившихся ремесленников, крестьян. То в одном, то в другом графстве возникали волнения, нищенство стало повсеместным, по стране прошли голодные марши углекопов и металлистов. Правительственные репрессии только усугубили положение. С новой силой возродились революционно-демократические идеи 90-х годов XVIII века. Опять начали возникать клубы и тайные комитеты, целью которых была борьба за парламентские реформы.

Шелли из Лондона сразу же оповестил Байрона о происходящем: «Народ, как говорят, сильно бедствует. Но вся тяжесть положения обнаружится вполне только зимой. Всей душой надеюсь, что отчаяние не толкнет обездоленных на преждевременную бесцельную борьбу».

Шелли содрогался при мысли о том, что, если начнется революция, она не будет бескровной, память о крайностях Французской революции была еще слишком свежа: «Народ, веками пребывавший в рабстве и темноте, частично разбив свои оковы, не сумел сохранить мудрость и спокойствие, свойственное свободным людям. Разве может вчерашний раб сразу стать свободомыслящим, терпимым и независимым? – таково было убеждение Шелли и многих других его современников, чье сознание сформировалось в период, последовавший непосредственно за крушением Французской революции.

Но хотя Шелли и считал, что любое выступление народа было бы преждевременным, он готов был встать на сторону восставших, даже если дело их обречено на поражение. Стремление к справедливости и ненависть к угнетению были для него сильнее доводов рассудка.

6

После гор и озер Швейцарии Лондон показался ему «многолюдной пустыней». В их опустевшей квартире его обступили «призраки старых воспоминаний, каждый из которых являлся с каким-нибудь упреком», скоро все они воплотились в образе Фанни Имлей; бедняжка была несказанно рада возвращению Шелли. После бегства сестер жизнь Фанни стала невыносимой. Теперь все недовольства мачехи и отца срывались на ней одной. Материальное положение Годвина ухудшилось, и Фанни понимала, что становится обузой. Она надеялась уехать в Ирландию и устроиться там учительницей в школе, которая принадлежала ее теткам, но старые мисс Уолстонкрафт побоялись компрометировать свою школу: слишком сомнительной была репутация девиц из дома Годвинов. Фанни с восторгом и завистью следила за жизнью сестер, просила писать чаще и подробней.

– Лорд Байрон так же красив, как на портрете?

– Заходит ли он к вам, о чем вы говорите?

– Что написали Байрон и Шелли за время их восхитительного путешествия по озеру? Пришлите мне, пожалуйста, их стихи.

Бедная Фанни до сих пор была одинокой. Она никогда и ни в чем не перечила воле родителей, а это добродетель, которая всегда восхваляется, но никогда не вознаграждается.

Сейчас, сидя перед Шелли, Фанни с горечью говорила о последнем постигшем ее ударе. Оказывается, она появилась на свет раньше, чем ее мать познакомилась с Годвином. Значит, она лишь приемная дочь Годвина, то есть совсем чужая в семье.

– Мое существование бессмысленно, я никому не нужна.