История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

«А помните, как несколько месяцев назад Вас рассердили мои слова, – ответил лорд Байрон. – Надеюсь, теперь я имею право их повторить. Да, я люблю свободу слова и печати, я люблю “Хабиас корпус”… если я их имею…»

Интересам Шелли этого периода как нельзя больше соответствовал только что законченный Пикоком новый роман «Мелинкорт», бичующий парламентскую избирательную систему, политическую беспринципность, нечистоплотность реакционных издателей «Куотерли ревью», экономическое положение Англии, увлечение идеалистической немецкой философией и многое другое.

«Ваш “Мелинкорт” очень мне нравится, – говорил Шелли, – в нем больше живости и мысль определеннее, чем в “Хедлонг Холле”». Особенно смеялся Шелли над сценой выборов в одном из пресловутых «гнилых местечек»; действительно, сюжетная ситуация здесь гиперболизирована и доведена до абсурда; правом голоса в этом местечке обладал лишь один человек, и он избирал двух депутатов в Парламент. С нескрываемым ликованием читал Шелли страницы, уничтожающие ненавистное ему «Куотерли ревью» («Квартальное обозрение»), именуемое Пикоком «Узаконенным обозрением».

В начале 1818 года Пикок приступил к новому роману «Аббатство кошмаров», который Шелли суждено было прочесть уже за границей.

14

Летом 1817 года Шелли был всецело поглощен работой над новой поэмой «Лаон и Цитна». Каждое утро селяне видели, как мистер Шелли проносился по улицам в сторону леса Бишем-вуд. Его развевающиеся каштановые кудри золотились на летнем солнце. Вскоре Шелли скрывался за холмом. Возвращение на закате было столь же стремительным. Весь день он проводил в лодке или в лесных зарослях. Шелли мог работать только у воды или в лесу, только там в одиночестве мог собрать все силы и приобщиться к стихии, к хаосу, копящему в своих бездонных глубинах звуковые волны. Только из хаоса рождается космос, гармония, мир – учили древние.

«Я избрал для новой поэмы Спенсерову строфу, – объяснял он в предисловии, – не потому, что считаю ее более высоким образцом поэтической гармонии, чем белый стих Шекспира или Мильтона, но потому, что этот стих не может служить прибежищем посредственности; тут надо или пасть, или одержать победу».

Он работал над поэмой «бесстрашно», «стремительно» и с «полным пренебрежением к критике». Шелли захлебывался мыслями, образами. Стараясь ничего не упустить и объять необъятное, поэт низвергал на бумагу потоки, водопады слов, это был некий словесный потоп, в котором повторы и длинноты были неизбежны. В «Лаона и Цитну» Шелли вкладывал весь опыт своего ума и сердца. «Мне с детства знакомы горы, озера, море и лесная глушь. Я взбирался на альпийские ледники и спускался по течению могучих рек. Я видел шумные города и наблюдал страсти, которые вспыхивают и разгораются среди людских масс, угасают и сменяются другими. Я видел наиболее явные примеры разрушений, приносимых войной и тиранией: города и селения, обращенные в почернелые развалины, и неимущих, голодных жителей, сидевших подле своих разоренных гнезд. Поэзия Древней Греции и Рима, современной Италии и нашей собственной страны, подобно природе, была для меня предметом любви и наслаждения». Весь этот богатый запас впечатлений лег в основу мистико-космических и символических картин, составляющих поэму. Звуки, извлеченные из хаоса, выстраивались в сложную девятистрочную строфу – ажурную, насквозь прорифмованную, но вместе с тем неколебимую в своем строжайшем порядке. Девять строк, и еще девять, и еще 536 раз по девять строк! Никогда, ни до, ни после, Шелли не создавал таких длинных поэм. Рождаясь в сознании поэта и потом материализуясь в слове, появлялась на свет одна из первых в Европе подлинных лирико-эпических или национально-героических поэм. В эту новую, необычайно емкую жанровую форму вмещался главный исторический конфликт эпохи. В письмах Байрону Шелли утверждал, что «Французская революция может быть названа основным содержанием эпохи, в которую мы живем». Китс, всегда очень чуткий к социальной атмосфере времени, говорил о том, что его современники не считали события, происшедшие во Франции, делом прошлого. В те месяцы, когда задумывалась и создавалась «Лаон и Цитна», один из крупнейших радикальных деятелей Англии – Ричард Карлайл писал: «В городах не говорят ни о чем, кроме революции».