Исцеление водой

Довольно скоро нам делается очень жарко под полуденным палящим солнцем, но мы все равно не двигаемся с места: после утреннего шока мы с сестрами какие-то вялые и застопоренные. Даже с приближением вечера воздух кажется душным и неподвижным. На небе собираются густые темно-лиловые тучи, однако жара и не думает спадать. Мы не уходим до тех пор, пока на нас не начинают падать первые крупные капли дождя, и лишь тогда дружно припускаем в дом. Собираемся в комнате отдыха с пылающими лицами, и сестры под взглядами мужчин натягивают поверх купальников платья. Живот у Грейс, растянутый беременностью, теперь мягкий и округлый.

Мужчины предлагают приготовить для нас ужин. Грейс, хоть и неохотно, но все же соглашается. Когда дождь ослабевает, они отсылают Гвила на берег за мидиями и устрицами, и сквозь распахнутые окна слышно, как он с радостным гиканьем несется на пляж. Мы же втроем по привычке удаляемся в комнату Грейс, как делали уже бессчетное число раз, и распластываемся на ее постели.

Но тут же Грейс, чем-то вдруг осененная, взволнованно садится на кровати.

– Пойдемте в мамину спальню, – предлагает она. – Так будет лучше.

Мы перебираем в шкафу вещи матери, пахнущие антисептиком и сорванной в саду лавандой. Затем переключаемся на шкафчик в ванной, где хранятся коричневые склянки с лекарствами, таблетки в белых картонных коробочках с красными надписями. «Трамадол», «Оланзапин», «Диазепам». Грейс зачитывает их названия с особым выражением, с гримасой на лице. Для нас эти слова ничегошеньки не значат. На всякий случай проверяем под кроватью, заставляя Скай пошарить там рукой в потемках. Вытягивает она оттуда полный рукав пыли. Мы пересчитываем, сколько пар белья у матери в ящиках, потом открываем тумбочку возле кровати, найдя там лишь пинцет да огарок свечи в плошке и больше ничего.

– Когда мама вернется? – спрашивает Скай, когда мы заканчиваем осмотр спальни и укладываемся втроем поверх постели.

– Не знаю, – отзываюсь я, глядя в потолок, с матовой лампой в бронзовой оправе.

– Скоро, – уверяет сестренку Грейс. – Очень скоро.

Дождь за окном снова припускает, становясь еще сильнее. В груди у меня потихоньку нарастает новый взрыв энергии. В неровном свете лампы сестры быстро проваливаются в сон. Поняв, что сейчас они уже не проснутся, я поднимаюсь и иду по коридору в свою спальню, к себе в ванную. Я оставила там раскрытым окно, и теперь плитки пола и стена забрызганы дождем. Потянувшись закрыть окошко, я вижу, что волны на море куда выше обычного. На окнах комнаты отдыха да на больших стеклянных дверях столовой наверняка останется солевой налет. Когда-нибудь эти волны вообще захлестнут наш дом, и от влаги пойдут плесенью ковры и вспучится паркет, на обоях останется характерная приливная черта. Хотя меня, надеюсь, к тому времени здесь давно уже не будет.

Для игры в «утопление» сегодня чересчур штормовая погода – однако мои чувства никак не могут ждать, тело просто жаждет погрузиться в воду, а потому я открываю над ванной краны и, пока набирается вода, снимаю всю одежду. Пробую рукой воду, желая сделать ее чуть тепловатой – средней между температурой воздуха и моря. Когда ванна уже достаточно наполнена, я залезаю в нее, откидываюсь назад и одним резким движением ухожу под воду. Там звуки шторма разом обрываются.

Долгие годы одиночества, должно быть, сильно изменили мое тело. Мне кажется, сердце у меня потеряло здоровую форму и уже непригодно к нормальной работе, изрезанное узловатыми лиловыми венами, как те, что вьются у матери по ногам. В каналах мозга – темная вода, в руках – онемелость. Из моих легких – красных и влажных – как будто выдавлен весь воздух.

Вскоре я начинаю задыхаться. Мысли сжимаются до тоненькой полоски света. Я выжидаю еще секунду после того момента, когда понимаю, что больше уже не выдержу, и выскакиваю из воды, отчаянно хватая ртом воздух. Я выжила! Я снова выжила! Сердце у меня радостно поет, зрачки расширены, и даже ветер за окном как будто приутих, заглушенный бешено стучащим в ушах пульсом.

Еще какое-то время я сижу в уже совсем остывшей ванне, после чего, внутренне собравшись, возвращаюсь к своим сестрам. Они по-прежнему спят. У Грейс под глазами снова темно-синие круги, да и Скай сейчас кажется тоже чересчур бледной. Что-то с нами все-таки не так. С нами всегда было что-то не так. Я нахожу выделенное мне на кровати местечко и вползаю туда опять. Дышу мелко и часто, до сих пор чувствуя под ребрами боль. Волосы у меня еще влажные.

Набравшись терпения, я жду, когда вернется мама, однако к тому времени, как снизу слышатся хором зовущие нас к ужину мужские голоса (два низких и один высокий и пронзительный – Гвила, впервые настолько ярко пробивающийся, будто мальчик уже не настолько-то и слаб), она все еще отсутствует. Я бужу сестер, и вместе мы идем сквозь тишину дома, в котором, как я понимаю, мы остались из семьи одни, и наконец ступаем в освещенное пространство столовой.