Итальянец

все равно что из чистилища угодить прямо в рай! Ну вот, синьор, все у вас теперь в порядке; вы и думать забыли о старом развалившемся доме и о том, как мы гонялись за человеком, который не собирался нас убивать; но как бы то ни было, мой выстрел сделал свое дело.

— Твой выстрел? — вскричал Скедони, встрепенувшись.

— Да, синьор, я целил поверх вашего плеча; я думаю, вы должны были его слышать.

— И я так думаю, приятель.

— Ах, синьор, здесь такая благодать, мудрено ли, что вы все это выбросили из головы, а заодно и то, что я успел об этом парне рассказать; но верьте мне, синьор, когда я так говорил о нем, у меня и в мыслях не было, что вы с ним заодно. Но так оно или не так, а того, что я о нем собирался выложить, когда вы меня так оборвали, вы, может статься, и не знаете, хотя явно знакомы лучше, чем я себе представлял. Так что в гостинице, синьор, вы уж позвольте, я докончу; история эта длинная, потому что — так уж случилось — мне она известна целиком; когда вы меня прервали — я понимаю, вам тогда было не до того, — я успел рассказать только самое начало, но не важно, я повторю, ведь…

Со словами: «О чем это ты опять?» — Скедони пробудился от обычных своих раздумий, от которых его до сих пор бессильны были отвлечь даже шум и суета ярмарки. Монах велел крестьянину помолчать, но тот чересчур упивался всем вокруг, чтобы послушаться, и продолжал изливать свои чувства все время, пока путешественники медленно продвигались сквозь толпу. На каждом шагу проводнику попадалось что-нибудь новенькое, и, нимало не сомневаясь в том, что его восхищение разделяет каждый, он без устали указывал мрачному, высокомерному монаху на весьма банальные предметы своего восторга.

— Смотрите, синьор, это Пульчинелла; видите, как он глотает горячие макароны! А там, синьор! Там фокусник! О синьор, ну пожалуйста, давайте поглядим хоть минутку на его шутки. Смотрите, вот он уже и обратил монаха в черта — я и глазом не успел моргнуть!

— Тише! И не останавливайся, — распорядился Скедони.

— И я о том же, синьор, потише бы не помешало, в этом шуме мне вас совсем не слышно… Эй вы, тише!

— Слышишь ты или нет, но твой ответ попал в самую точку, — заметила Эллена.

— Ах, синьора, ну разве здесь не лучше, чем там, в потемках, среди гор и лесов? Но что это? Взгляните, синьор, какая красота!

Тут путники попали в плотную толпу, окружившую подмостки, на которых давали представление несколько актеров в причудливых одеяниях, и принуждены были остановиться у подножия помоста. По замыслу пьесе, вероятно, надлежало быть трагедией, но странные жесты, нелепая декламация и ни с чем не сообразные физиономии актеров обратили ее в комедию.

Во время вынужденной остановки Скедони не обращал взгляда на сцену, Эллена нехотя согласилась посмотреть представление, крестьянин же, открыв рот и выпучив глаза, стоял неподвижно как изваяние, хотя никак не мог решить, смеяться ему или плакать; внезапно он обернулся к исповеднику, оказавшемуся из-за тесноты в близком с ним соседстве, схватил его за руку и, указывая на сцену, выкрикнул:

— Глядите, глядите, синьор! Каков негодяй, ну и мерзавец! Смотрите, он убил собственную дочь!

При этих ужасающих словах в душе Скедони, вытеснив гнев, вскипели иные страсти; он обратился к сцене и обнаружил, что актеры разыгрывают историю Виргинии. Как раз в ту минуту Виргиния умирала на руках отца, а он все еще сжимал в руке кинжал, которым убил ее. То, что пережил в этот миг Скедони, послужило едва не достаточным воздаянием за его преступный замысел.

Элле ну также взволновало увиденное — прежде всего разительный, как ей казалось, контраст между поступком персонажа и недавним поведением Скедони; но когда Эллена подняла на него исполненный нежности взгляд, она с удивлением обнаружила, как быстро и непостижимо сменяются его чувства и выражение лица. Уязвленный в самое сердце, исповедник бешено вонзил шпоры в бока лошади, желая убраться подальше от сцены, но бедному измученному животному не под силу было проложить путь через толпу. Проводник, который едва ли не впервые за всю жизнь познал странное упоение разыгрываемой на сцене трагедией, был крайне разочарован необходимостью ехать дальше; к тому же он не мог равнодушно наблюдать, как дурно обращаются с животным, вверенным его заботам; поэтому, издав протестующий возглас, селянин схватил лошадь Скедони под уздцы; тот же, придя в еще большую ярость, принялся хлестать проводника по плечам плеткой. В это время толпа внезапно подалась назад, путь освободился, и вскоре странники без дальнейших приключений оказались у дверей гостиницы.