Итальянец

Однако не только дружелюбием обитательниц, но и живописным расположением была хороша обитель Скорбящей Пресвятой Девы. В ее обширные владения входили оливковые рощи, виноградники, а также нивы; немалые пространства были заняты роскошным садом, который в изобилии доставлял монастырю орехи, миндаль, апельсины, цитроны — и едва ли не все прочие плоды и цветы, какие только рождает благодатный климат Италии. Сады эти располагались на косогоре, приблизительно в миле от побережья; оттуда открывался обширный вид на окрестности Неаполя и на залив. Но бесконечно более великолепное зрелище ожидало того, кто обозревал окружающий пейзаж из другой точки монастырских владений: с террас, которые следовали вдоль изогнутой цепи скал, вздымавшейся в непосредственной близости от самой обители. На юге, там, где залив граничит с морем, зеленел остров Капрея; на западе можно было разглядеть остров Искья, приметный белыми пиками мощной горы Эпомео, а вблизи него — Про-зиду, чьи многоцветные утесы поднимались прямо из волн морских. Взгляд, направленный в сторону Пуццуоли, оставлял позади немало любопытного и обнаруживал на севере мыс, за ним — другой, третий, а еще дальше поблескивали воды, омывавшие опустелые ныне берега Байи; там виднелась Капуя и многие другие города и виллы, которые испещряют равнинную, богатую садами местность между Казертой и Неаполем. Вблизи монастыря располагались скалистые вершины Позилиппо и сам Неаполь с его многолюдными предместьями, которые, перемежаясь виноградниками и высокими кипарисами, забирались все выше и выше меж холмов; тут же замок Сан-Эльмо возвышался на скале, а у подножия ее — великолепный картезианский монастырь; ниже виднелась гроздь башенок Кастель-Нуово, длинная Корсо, мол с высоким маяком, гавань, до краев заполненная бирюзовыми водами и пестревшая разноцветными судами. За холмами Неаполя, на севере и востоке, Апеннинские горы закрывали горизонт, образуя гигантский амфитеатр, соразмерный заключенному внутри него заливу.

Именно на террасах вблизи обители, под сенью акаций и платанов, любила Эллена проводить время. Отсюда она бросала меж ветвей взгляды вниз, на виллу Альтьери, и вспоминала свою любящую тетушку, веселые годы детства и те счастливые часы, что провела она там в обществе Вивальди. Среди извивов берега Эллена различала немало освященных памятью уголков, которые она посещала прежде вместе с незабвенной синьорой Бьянки и Вивальди; хотя к воспоминаниям этим примешивалась печаль, сердцу ее они были вечно дороги. Здесь, в одиночестве, Эллена подолгу предавалась меланхолии, которую в присутствии посторонних старалась подавлять; иногда же она углублялась в книгу или рисунок, пытаясь таким образом заглушить беспокойство о судьбе Вивальди; между тем день следовал за днем, не принося известий от Скедони. Недавние эпизоды ее жизни, связанные с открытием их тайного родства, настолько выходили за пределы обычного, что вспоминались как некое видение, далекое от реальности. По контрасту с осязаемым настоящим прошлое представлялось подобием романа; бывали минуты, когда она с невыносимым страхом отшатывалась от мысли о своем родстве со Скедони. Чувства, которые он внушил ей при первой встрече, были столь далеки от дочерней нежности, что ныне она не находила в себе сил любить и почитать этого человека как отца; полагая, однако, что обязана Скедони за его недавние заботы, девушка решила возместить благодарностью недостаток сердечной привязанности.

За подобными меланхолическими размышлениями Эллена часто проводила в тени акаций вечерние часы, пока солнце не исчезало за отдаленным мысом Мизено и последний колокол не призывал ее вниз, к вечерне.

Среди местных монахинь у Эллены было немало любимиц, но ни одна из них не могла сравниться с Оливией из Сан-Стефано; вспоминая о ней, девушка каждый раз с мучительной тревогой задавалась вопросом, не пострадала ли эта благородная женщина за свое великодушное сострадание к ней; Эллена мечтала, чтобы ее подруга обрела убежище в счастливом сообществе Дочерей Скорби и таким образом была избавлена от тирании аббатисы Сан-Стефано. В здешней прекрасной обители девушка видела свое надежное и, быть может, последнее прибежище, поскольку, несмотря на благоволение Скедони, не могла не признать, что препятствия к браку с Вивальди слишком многочисленны и грозны. Образ маркизы ди Вивальди в связи с последними событиями представился Эллене в пугающем свете; права ли была она в своих самых жутких подозрениях относительно замыслов маркизы или прав был Скедони, лицемерно их отвергавший, — в любом случае очевидны были глубина отвращения маркизы к Эллене, злобность и мстительность ее нрава.