Итальянец

Повторный допрос Вивальди в Святой Палате продолжался значительно дольше, чем первый. На этот раз присутствовало несколько инквизиторов — и все ухищрения были пущены в ход, дабы понудить юношу сознаться в преступлениях, ему приписываемых, и вытянуть у него упоминания о других, кои ускользнули от подозрений. Однако инквизиторы тщательно обходили молчанием проступок, послуживший поводом для ареста юноши, и, только опираясь на обмолвки бенедиктинца и служителей инквизиции в часовне Сан-Себастьян, Вивальди мог заключить, что в вину ему вменяется похищение монахини. На все вопросы Винченцио отвечал ясно и твердо, держался бесстрашно. Он не столько опасался за себя, сколько гневался на неправедность и беспощадность, с каковыми суд инквизиции полагал себя вправе притеснять свои жертвы, — и это благородное негодование, возвышая душу юноши, внушало ему героическое спокойствие, которому он изменил лишь на миг, когда вообразил себе терзания Эллены. Тогда стойкость и величие духа покинули его и душевные муки ввергли едва ли не в неистовство.

Теперь, в продолжение второго допроса, юношу донимали прежними темными намеками, которые он отражал с той же предельной откровенностью, что и в прошлый раз. Однако простота и неопровержимая сила истины не оказывали ни малейшего действия на умы тех, кто давно утратил понятие о добродетели и потому не способен был распознать ее в других. Вивальди вновь пригрозили пыткой — и с тем отправили в камеру.

На пути к своему мрачному обиталищу, в одном из переходов, Вивальди встретился монах, фигура и поступь которого показались юноше знакомыми: пока тот надменно шествовал мимо, Винченцио вдруг сообразил, что это тот самый мистический предсказатель, который преследовал его в развалинах крепости Палуцци. Пораженный изумлением, Вивальди растерялся и даже не сделал попытки задержать встречного. Впрочем, тут же опомнившись, юноша оглянулся с намерением заговорить, но таинственный монах достиг уже конца коридора. Вивальди окликнул его, умоляя остановиться, однако тот, не повернув головы и не проронив ни слова, исчез за дверью, распахнувшейся тотчас по его приближении. Вивальди бросился было за ним вослед, но тут вмешались стражники и удержали его на месте. На вопрос юноши, кто этот незнакомец, стражники изобразили на своих лицах полное недоумение.

— Тот, кто только что прошел мимо! — вскричал Вивальди.

Стражники озадаченно переглянулись.

— Вам, наверное, не по себе, синьор, — пробормотал один из них. — Я никого не видел.

— Не может быть! — упорствовал Вивальди. — Он прошел совсем рядом.

— И шагов я тоже не слышал! — добавил стражник.

— Шагов, пожалуй, не слышал и я, — продолжал Вивальди, — но видел монаха столь же явственно, как вижу теперь вас: он едва не коснулся меня краем черного облачения… Это один из инквизиторов?

Служитель, оторопев, не находил слов для ответа; было его удивление искренним или же хорошо разыгранным с целью скрыть свою осведомленность — Вивальди решить не мог: так или иначе, растерянность стражника казалась неподдельной. Вивальди подметил с ничуть не меньшим недоумением и любопытством отразившийся на лице служителя страх; он понял также, что все дальнейшие расспросы ни к чему не приведут.

Они двинулись дальше, и время от времени до слуха Вивальди издалека доносились сдавленные глухие стоны.

— Что это? — воскликнул Вивальди. — Эти стоны разрывают мне сердце!

— Так и должно быть, — ответствовал стражник.

— Откуда они исходят? — содрогнувшись, спросил Вивальди порывисто.

— Из камеры пыток, — последовало в ответ.

— О боже! Боже! — с болью вырвалось у Вивальди.

Он поспешил миновать дверь, ведшую в столь устрашающее помещение. Стражники ему не препятствовали: им было велено, согласно принятому обычаю, дать узнику возможность услышать эти горестные звуки, дабы прочно запечатлеть в его сознании весь ужас грозящей ему кары и во избежание таковой понудить его к признаниям.

Тем же вечером к Вивальди явился человек, ранее ему неизвестный. Лет ему было от сорока до пятидесяти; лицо у него было серьезное и проницательное, манерами он отличался строгими, однако настороженности они не вызывали. Рассказ посетителя о себе и о причинах своего посещения Винченцио нашел довольно любопытным. Гость сообщил, что также является пленником инквизиции, и пояснил, что за пустячностью предъявленных ему обвинений ему милостиво предоставлена некоторая свобода перемещения внутри отведенных пределов; услышав о судьбе Вивальди, он испросил дозволения переговорить с ним, ибо движет им горячее сочувствие и желание смягчить тяготы одиночества, выпавшего на долю юноши, словами сердечного участия и сострадания.

Вивальди со вниманием выслушал гостя, пристально его изучая: речи незнакомца показались ему не слишком правдоподобными, однако закравшиеся в его душу подозрения он почел благоразумным скрыть. Посетитель принялся рассуждать на самые различные темы; Вивальди отвечал скупо и осторожно, но долгие паузы не обескураживали неутомимого собеседника и не умаляли его терпения. Среди прочего гость коснулся и религии.