Итальянец

Видя, какова эта женщина, Эллена думала прежде всего не об опасностях, подстерегающих всякого, кого столкнет с ней судьба, а о том, что она — мать Вивальди. Чтобы облегчить своей душе это бремя, Эллена попыталась внушить себе веру в то, что говорил относительно намерений маркизы Скедони. Но если Эллену в такой степени лишила покоя мысль, что Вивальди связан кровным родством с женщиной, способной на преступление, то какие муки причинило бы ей одно подозрение об истинной натуре Скедони! Что, если бы Эллене сказали о его роли советника при маркизе? Вдохновителя и сообщника в ее злодейских замыслах? Относительно всего этого, а также печальной участи Вивальди Эллена пребывала пока что в счастливом неведении; не знала она и о том, что вышло из попыток Скедони избавить юношу от бедствий, в коих сам Скедони и был повинен. Если бы Эллене разом открылись все эти горькие истины, то в порыве уныния она, вероятно, отвратилась бы от всего мирского и избрала своим вечным приютом обитель святых сестер. Эллена уже старалась приучить себя к мысли, что такой шаг в будущем может оказаться

желательным, однако так и не смогла в должной степени смирить свою душу. Но если и суждено было Эллене вступить в обитель, то исключительно вследствие своего свободного выбора, ибо не в обычае госпожи аббатисы Санта делла Пьета было уговорами склонять кого-либо к принятию обета; да и сестрам не дозволялось пополнять рады своего ордена подобным образом.

Глава 5

Ввергая в трепет пораженный ум, Угрюмые и мрачные обличья Текут потоком буйным, что невольный Вселяет ужас.

«Карактак»

Пока в лесах Гаргано и в Неаполе происходили все эти события, Вивальди со своим слугой Пауло по-прежнему обретался в узилище. Содержались пленники инквизиции раздельно и вновь были подвергнуты допросу поодиночке. От слуги большого проку добиться не удалось: он упорно продолжал настаивать на невиновности хозяина — о собственной участи ему и в голову не приходило обмолвиться; далее Пауло более справедливо, нежели осмотрительно, с гневом обличал служителей, взявших его под стражу; он всерьез пытался втолковать инквизиторам, что, требуя лишить себя свободы, он желал лишь одного — утешить господина своим присутствием; Пауло горько сетовал на несправедливость своего разлучения с хозяином и выражал уверенность, что по обнаружении истинных обстоятельств дела его немедленно отправят в тюрьму — именно туда, где находится сейчас синьор Вивальди.

— Ваше Serenissimo Illustrissimo!¹¹ — с видом величайшего глубокомыслия убеждал Пауло главного инквизитора. — Можете не сомневаться: сам я и не подумал бы сюда направиться, да ни в коем случае; извольте только полюбопытствовать у своих прислужников, что схватили синьора, — они вам то же самое скажут. Они тотчас сообразили, ради чего я сюда явился, и если знали, что все это зазря, было бы с их стороны всего лишь вежливостью сказать мне об этом и не забирать меня сюда, потому что иначе ни в жизнь бы мне не взбрело на ум по доброй-то воле сюда попадать.

Пространных разглагольствований Пауло не прерывали, поскольку допрашиватели надеялись, что по многоречивости он выдаст важные сведения, касающиеся его хозяина. Ожидания их, однако, не оправдались, ибо Пауло, при всем своем простодушии, держался начеку и бдительно охранял интересы Вивальди. Увидев же, что хотя допрашиватели поверили его утверждению, будто он явился сюда только из желания утешить своего господина, однако по-прежнему упорствуют в решении содержать пленников порознь, Пауло вскипел от возмущения. Он сказал, что презирает их поношения, громовые угрозы, их нечестивые уловки; он сообщил им о том, что за кара им предстоит как в земной юдоли, так и за гробом за жестокое обращение с его господином; под конец Пауло заявил: «Делайте со мной все, что вам заблагорассудится; несчастнее, нежели теперь, мне уже не стать».

Не без труда слугу удалили из комнаты, причем допрашиватели не могли совладать ни с изумлением, вызванным его безрассудной дерзостью, ни с возмущением его прямотой, с какой, по-видимому, им еще не доводилось сталкиваться.