Ицзин. Книга Перемен

Алхимия всегда склонна к ритуализации и в своем развитии совершенно закономерно приходит к интериоризации, ибо общей тенденцией ее эволюции, с одной стороны, был рост знания ритуального фактора, а с другой – медитативно-интровертивной направленности, что полностью совпало и обрело завершенность и реализацию во внутренней алхимии. Соответственно, возрастал и удельный вес этического начала в алхимии, правда всегда рассматривавшегося как подчиненное (борьба со страстями и эмоциями как предварительное условие обретения совершенства).

Мораль также интериоризируется и интровертируется, и внутренний мир адепта становится самодовлеющей реальностью. Усиливаются мотивы эскапизма, правда весьма своеобразно. Адепт – это целостный мир, следовательно, можно уйти от мирской суеты, оставаясь в миру, посредством ухода в себя и свою внутреннюю жизнь. Это, таким образом, эскапизм, призывающий не к пострижению и отшельничеству, а к самообособленности и интроверсии. Понятно, что катализатором последней тенденции было влияние буддизма, особенно в его чаньской форме.

В социальном плане подобная интровертивная этика при всем ее кажущемся неприятии социума и внешнего мира, который на шкале ценностей занимал место неизмеримо ниже, нежели микрокосм индивида, ставший основным предметом философии после VIII–IX вв., была тем не менее отнюдь не формой протеста, а, наоборот, моральной санкцией этого общества, и поэтому все призывы к «уходу из мира, пребывая в мире», по существу, являлись констатацией признания онтологической вечности его status quo и потому прекрасно вписывались в традиционную систему ценностей старого Китая.

Часть вторая

[17(1)]

Вначале цянь –

«небо», и «землю» – кунь в треножник-сосуд преврати;

Затем снадобье помести в него из зайца и ворона, их вари.

После две вещи эти гони назад, к Желтому Дао

-Пути;

Так разве золото и киноварь не смогут родиться тогда?

С этого стиха начинается II часть «Глав о прозрении истины», состоящая из шестидесяти четырех стихов цзюэ цзюй, «оборванных строк», т. е. четверостиший, в которых рифмуются все строки за исключением третьей. Каждое стихотворение символизирует одну из гексаграмм «Книги Перемен» («Ицзин») и соответственно одну из фаз алхимического процесса, описываемого в терминологии «Ицзина». Первая гексаграмма – «небо» (в переводе Ю. К. Щуцкого – «творчество»), – состоящая из одних положительных (ян) черт. Поэтому неслучайно, что это название встречается уже в первой строке стиха 17(1). Как и везде в «Главах о прозрении истины», «небо» и «земля» – цянь и кунь – означают чистые прежденебесные пневмы инь и ян, которые должны быть использованы для создания треножника, сосуда внутреннеалхимического действа, расположенного в нижнем «киноварном поле» (дань тянь) тела. Локализация и размеры его были указаны еще Гэ Хуном (283/284–343/363 гг.). Гэ Хун указывает, что нижний дань тянь располагается в двух цунях четырех фэнях ниже пупа и имеет следующие размеры: у женщины шесть фэней, а у мужчин девять фэней[396] (см.: Гэ Хун. Баопу-цзы. СПб., 1999. Гл. 18). Собственно говоря, этот центр и является тиглем внутренней алхимии, но адепт все же предварительно должен подготовить его к этой роли: почувствовать его местонахождение, очистить посредством дыхательной гимнастики и созерцания.

Заяц и ворон – новые синонимы неразвитых инь ци (заяц) и ян ци (ворон), синонимы тигра и дракона. В древнекитайской мифологии (и позднее в народных культах) заяц выступал символом луны, как ее животное, а ворон – символом солнца, которое иногда и мыслилось как ворон (последнее характерно и для многих других народов). В алхимической традиции эта символика оказалась переосмысленной: солнце – ян, но неразвитое, таящее внутри инь (ворона); луна – инь, но скрывающее ян (зайца). В символике «Книги Перемен» этому состоянию соответствуют триграммы кань (вода–заяц) и ли (огонь–ворон). Таким образом, если тигель создается адептом из зрелых отборных пневм инь–ян (символы: кунь и цянь, стихии «вода» и «огонь»), то снадобье готовится из незрелых пневм инь–ян (символы: кань и ли, стихии «металл» и «дерево»).