Юбилейное Вече

«Если бы Пётр мог осознать, – продолжает размышлять Посол, – что делал он порой далеко не то и не так, что и как надо, эти титанические усилия императора могли бы сделать Россию благополучной страной и сострадательным государством для всех последующих поколений российских людей. Такого титана помыслов и поступков Россия не знала за всю свою многовековую историю. Очень полезным, – возмечтал Посол, – мог бы быть царский вывод: в России можно и нужно реформировать жизнь, но умно, привлекая к этому душу и сердце, основываясь целиком на любви к народу. Делать это следует в необходимые сроки, точно рассчитанные, и без ущерба народу, а ради надежд, народом выстраданных…

Почему же не так, как желательно, произошли петровские реформы? – вновь изошёлся вопросами Посол, гневно отвергая утверждения некоторых коллег-историков, полагающих, что “история не считается с нравственными убеждениями, а потому добро и зло зависят не от личности, но от неотвратимых исторических обстоятельств”».

Посол с сожалением содрогнулся крылами Истории. Но, восхитившись вновь увиденным, задержал взгляд над одетой в гранит красавицей-Невой, величаво несущей свои работные воды в створе монументальных колонн Исаакиевского собора, твёрдо стоящих на тысячах жизней замечательных, но безымянных строителей.

Вернувшись на Вече, Посол Истории обратил внимание на воспоминания Василия Осиповича Ключевского о временах Петра Алексеевича: «Он действовал деспотически; но, олицетворяя в себе государство, отождествляя свою волю с народной, он яснее всех своих предшественников сознавал, что народное благо – истинная и единственная цель государства. После Петра государственные связи, юридические и нравственные, одна за другой порываются, и среди этого разрыва меркнет идея государства, оставляя по себе пустое слово в правительственных актах».

Воссоздавая в памяти северную столицу, соглашаясь с великим историком, Посол воскликнул:

– Памятник славному всаднику России должен быть не медным, а из всех известных металлов земли! Память о Петре Алексеевиче Романове не однотонна; она искрится и переливается всеми цветами северной радуги, всеми оттенками спектра нагретой до плавления стали…

Остыв от пафоса исторических мыслей, Посол по-домашнему спокойно закончил дифирамб великому царю:

– Он наш, весь российский. Азиатский деспот. Европейский хитрован. По-славянски могучий и раздольный. Русский гуляка, способный в страсти возвести на императорский трон пленную прачку из неприятельского обоза, выкупленную у наперсника за один грош. Российский умник и патриот. Изверг, в интересах трона отдавший на казнь сына родного. Искатель, страдалец и демон в единой плоти. Он наш, многими чертами нам многим и сейчас подобен, потому и любезен большинству, им нещадно битому народу…

Подводя итог времени Петрова правленья, Посол повторил слова Пушкина:

– «Просвещение и рабство». Точнее и лаконичнее великого гражданина не скажешь…

Посол Истории не мог не напомнить участникам Веча некоторые незабвенные черты тех и долгих иных подобных времён…

…Сегодня, как всегда, обеда не было. Ужин подходил к концу. Миска разбавленного колодезной водой молока с раскрошенным в нём ржаным хлебом, испечённым с лебедой да луковица, разделённая на дольки по числу ртов в семье. Ели не спеша, тщательно облизывая деревянные ложки, вылизывая шершавые глиняные миски, собирая со стола малейшие крошки.

Мать до конца ужина не стерпела. Отодвинула свою миску в сторону мальцов; скрюченная болью родовых схваток, прилегла на лавку. Боль прошла. Увидев, что старшая дочь проглотила свои последние крохи, буркнула строго:

– Сходь, Рябушку, кормилицу нашу, подои да сенца ей свежего подбрось. Я не в силах нынче.

Отец, медленно двигая кадыком, мрачно перевёл взгляд от пустого стола к образу Божьему в углу с густой паутиной. Оттуда, не задержавшись долго, повернул глаза к скамье со скрюченной женой.

– Позвать, что ль, бабку Аграфену, иль сама справишься, как в прошлые разы? – прошепелявил сквозь разбитые губы и, тоскливо отвернувшись, уставился в бычий пузырь махонького оконца…

Жена ответила не сразу. Отходя от очередного приступа боли, отрывисто проговорила:

– Какую бабку? Отплатить всё одно нечем. Сама как-нибудь разрожусь, Бог даст. Дашка поможет. А ты за водой свежей сходь, как доешь. Пусть отогреется в хате, а то ж ледяна она в колодези. Роженца застудим.

За тонкой стеной избы послышались голоса: