Иуда «Тайной вечери»

Трактирщик, мужчина грузный и важный, вынырнул откуда-то из угла, снял с плеч Бехайма промокший плащ, а затем спросил, чего он желает. В эту самую минуту один из посетителей поднялся и, ставши у немца за спиной, украдкой от него трижды осенил себя крестным знамением, как люди мной раз делают, повстречавшись на улице с отъявленным вором и висельником. Дело в том, что несколько завсегдатаев — резчики по камню и по дереву, живописцы и музыканты — сговорились подшутить над хозяином, сделать так, чтобы его хорошенько отколотили или попотчевали хоть парочкой пинков. Как бы невзначай они завели беседу о том, что-де не так давно объявился в Милане человек, который, придя в трактир либо в харчевню, велит подать себе самые изысканные яства — каплунов, паштеты, отменное печенье и пирожное — и самые дорогие вина, а потом исчезает, не уплатив по счету. И по настоянию хозяина шутники согласились предупредить его условным знаком, если коварный гость покажется в «Барашке», и теперь, когда вошел немец, как раз этот-то знак и сделали.

— Принесите-ка мне глоточек вина, — сказал Бехайм трактирщику, который буквально сверлил его взглядом, — но только самого лучшего.

— Самого лучшего, знамо дело! Так я и думал! — воскликнул трактирщик, возмущенный мнимой наглостью посетителя. — Может, еще бараньей вырезки, да повкусней нашпигованной, а не то каплуна с грибным рагу? Только вы, сударь, заметьте себе: меня не проведешь, я все насквозь вижу. От моего глаза ничто не укроется. Уж я не оплошаю. Поставили б меня стеречь гроб Господень, Он бы не воскрес, будьте уверены.

Бехайм ничего не сказал, только удивленно смотрел на него, не понимая, что означают сии речи и отчего не подают вина. А вот один из камнерезов, в кожаном фартуке и деревянных башмаках, проговорил тоном дружелюбным, но не терпящим возражений:

— Хозяин! Он бы воскрес!

— Нет, не воскрес бы! — выкрикнул хозяин, разозлясь, что кто-то посмел усомниться в его бдительности. — Говорю вам, Он бы сперва сто раз подумал.

— Он бы воскрес, — упрямо повторил камнерез, будто намекая, что при всей своей бдительности хозяин все равно ни гроша от немца за выпивку не получит.

— Да хоть бы и воскрес, черт побери! Только прежде я бы Ему все кости пересчитал! — завопил трактирщик вне себя от камнерезова прекословья, и думал он при этом уже вовсе не о Христе, а единственно о немце, который, как он полагал, замыслил его обмануть.

— Что это он кричит как бесноватый? — спросил человек в монашеской рясе, оторвавшись от своих геометрических фигур. — О чем идет речь?

— О Христе, воскресшем во славе Своей, досточтимый брат Лука, — с величайшим почтением ответил камнерез, потому что этот брат Лука преподавал математику в университете Павии.

— И во имя воскресшего Христа ты поднял этакий шум? — обратился ученый монах к хозяину.

— Да, и дело это касается меня, а не вас, — объявил хозяин. — Потому как трактир мой, и я должен за ним присматривать. Ваши значки да фигуры меня не заботят, ну разве что после вашего ухода надобно смахивать их пыльной метелкой, чтобы другой христианин мог сесть за стол.

Монах уже не слушал его. Он опять вернулся к своим математическим построениям.

— Сударь! — сказал хозяину Иоахим Бехайм. — Я все еще жду вина, и мне непонятно, как оно связано с воскресением Спасителя. Возможно, какая-то неведомая мне связь тут и существует, но я пришел сюда не затем, чтобы заниматься богословием. Отнесите мой плащ в кухню и повесьте у очага, пусть просохнет. О нашпигованной баранине мы поговорим позже, а грибов я не ем.

Хозяин только теперь рассмотрел плащ, который держал в руках, и, к своему удивлению, заметил, что сшит он из отличного сукна, а вдобавок оторочен дорогим мехом и стоит наверняка много больше всех разносолов, какие он мог подать немцу за целый вечер. И у него забрезжило подозрение, что мастеровые выставили его дураком.

— Сию минуту подам, сударь, и самого лучшего, — успокоил он Бехайма, кастильонского «вино санто», ради этого вина люди ко мне со всех сторон стекаются, даже из Павии приезжают, как вон тот досточтимый монах, который только что на свою беду попытался встрять в мои дела. Пусть чертит свои фигуры, а меня оставит в покое. Я себя одурачить не дам, — продолжал он громким голосом, чтобы все слышали. — Знаю, кто чего стоит. С первого взгляда вижу, что за человек передо мной… Все, иду за вином, сударь, бегом бегу.

Он гордо вскинул голову и, не удостоив своих зложелателей ни единым взглядом, отправился в подвал наполнить глиняный кувшин знаменитым «вино санто».

Отведав вина, Иоахим Бехайм почувствовал себя весьма уютно. Такое вино, сказал он себе, я готов пить каждый вечер, да и возле постели недурственно бы держать кувшинчик. Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза. А живописцы и камнерезы вокруг продолжали свой разговор, и толковали они о предметах, весьма далеких от всего, что когда-либо вызывало у немца интерес.

— …Вот почему я бы очень хотел написать ее в образе Леды, нагую и потупляющую взор…

— С лебедем на коленях?

— Да неужто? И кому же достался заказ?