Иуда «Тайной вечери»

— За индиго, свинцовые белила и золото я не меньше одиннадцати лир выложил.

— Нагую, но с одного боку…

— …Открывает он, значит, сундук, запускает в него голову, ровно нырнуть собрался, ну, думаю, сейчас деньги достанет…

— …Окутанную тремя покрывалами, тут уж я покажу, на что способен, ведь это трудная задача для живописца…

— И с лебедем на коленях?

— Кольчужник! Гончар! Ну мыслимое ли дело?! И оружейный литейщик!

— А достает он штуку сукна. Вместо денег — сукно на платье. Мне! Человеку, который своим искусством облагородил нравы этого города!

— Эта троица два года точно проваландается.

— Дурак он. Скряга. Я чуть по уху его не огрел этим сукном.

— Если ты не записной сотрапезник у господ, от которых получают столь превосходные заказы…

— Скряга он!

— С лебедем на коленях?

— Да, с лебедем на коленях. Но разве в этом дело? Пернатую тварь ей кто угодно подрисует.

— А вот и Манчино. Долгонько мы нынче его дожидались. Сюда, Манчино!

— Тут сам Папа ничего бы не смог поделать — Манчино все равно бы раньше не явился. С толстухой своей миловался, совсем голову потерял.

— Шагает герой после схваток любовных…

— …В блудилище, где вместе с ней живет.

— Совершенно верно. Прямиком оттуда. У кого-то есть возражения?

Дремоту немца как рукой сняло; он узнал низкий, звучный голос, произнесший последнюю фразу, и открыл глаза. Рыночный певец, тот самый, с изрытым морщинами лицом и горящими глазами стоял посреди трактирного зала и декламировал стихи:

Скажи, что любишь ты меня. Я страстно
Ожившим отплачу тебе огнем.
Твоя постель нам будет — рай прекрасный
В блудилище, где вместе мы живем[4].

— Хозяин! — прервал он декламацию, подсаживаясь к своим приятелям. Подай-ка мне поесть, только смотри не прогадай с выбором блюд, иначе не миновать тебе убытка. Потому что в кармане у меня всего один медный сольдино, зато неподдельный и полновесный. На чем я остановился?

В бою страстей вкусил победы вящей
Я, как Ахилл, что мирмидонян вел.
Потом ушел. Ее оставив спящей
В блудилище, где вместе мы живем.

— Эти стихи, — заметил один из сидевших за тем же столом, — мы все от тебя уже раз десять с лишком слыхали, трактирщик и тот их наизусть выучил. Сочинил бы что-нибудь новенькое, Манчино, глядишь, и ужин образуется.

Бехайм подозвал хозяина.

— Кто этот человек, который только что вошел? — спросил он. — С медным сольдино. Наружность у него довольно странная.

— Этот? — презрительно бросил хозяин. — Вы не первый обратили на него внимание. Стихоплет. Сочинитель. Читает тут свои вирши, тем и добывает себе пропитание. Они зовут его Манчино, Левша, потому что он все делает левой рукой, оружие и то держит в левой и ловко с ним управляется, сущий душегуб. Как его звать на самом деле, никто не ведает, и он сам тоже. Однажды утром его с разбитой головой подобрали на тракте и отнесли к лекарю, а он, как очнулся, ничего не мог вспомнить, что было раньше, даже имя свое позабыл. Странно, сударь мой, что человек позабыл свое имя. Мессир Леонардо, который часто сюда захаживает и ведет с ним разговоры… Как, сударь?! Вы не знаете мессира Леонардо? Мессира Леонардо, который отлил в бронзе коня покойного герцога? И не слыхали о нем никогда? Дозвольте спросить: вы откуда пожаловали? Не от турок ли? Я вам вот что скажу: этакий Леонардо рождается на свете, я чай, раз в сто лет. Подлинный гений, сударь! Подлинный гений во всех искусствах и науках! Я, сударь, трактирщик, мое дело кухня, и меня вы не спрашивайте, хоть, к примеру, в винах я разбираюсь отменно, но вы других спросите, кого угодно в Милане спросите про мессира Леонардо, флорентийца, и всяк вам скажет — и досточтимый брат Лука, и мессир д'Оджоно, художник, что сидит подле Манчино… да, верно, подле этого самого Манчино, о котором у нас речь, так, стало быть, мессир Леонардо говорит, что имя свое и происхождение он забыл по причине раны в голове и по причине анатомии. Иногда он вроде как вспоминает, Манчино, и плетет тогда, что он-де сын герцога или другого какого знатного вельможи, и что отправился путешествовать для развлечения, и что есть-де у него городские дома, сельские усадьбы, рыбные пруды, леса и деревни, и все это ждет его, только он не знает где. А другой раз жалуется, что искони был нищим бродягой, терпел холод, голод и прочие напасти и несколько раз чудом спасся от виселицы. Один Господь ведает, где тут правда. Который год Манчино этот ходит ко мне в трактир, приятели когда кормят его ужином, а когда и нет. Да чего уж, от ломтя хлеба с копченой колбасой я не разорюсь. По-итальянски он говорит на манер савойских горцев, может, там его герцогство и находится, а может, выдумка это. Днем он, слышно, хороводится с гулящими девками, ну а больше я про него ничегошеньки не знаю, все вам рассказал.