Иуда «Тайной вечери»

— Опять он за свое! — расхохотался живописец д'Оджоно, совсем еще молодой, с длинными, до плеч, каштановыми волосами.

Думает, его и надо послать, чтоб он уговорил султана возлюбить и почитать Христа.

— Вот было бы дело так дело, — сказал Манчино, глаза его горели огнем и метали молнии.

— Бросьте вы это, — посоветовал Бехайм. — Касательно веры турки народ упорный.

Он стукнул кубком по столу, подзывая хозяина, ибо кувшин его опустел.

— Что до меня, — опять заговорил д'Оджоно, — то я больше уповаю на подводный аппарат, который придумал мессир Леонардо, чтобы продырявливать неприятельские корабли, если они подойдут к нашим берегам.

— Но до сих пор, — вставил Мартельи, органный мастер и композитор, он наотрез отказывался передать военачальникам чертежи своей машины, ибо в рассуждении злобной человеческой натуры опасается, что корабли будут отправлены на дно вместе с командой.

— Чистая правда, — сказал брат Лука, не поднимая глаз от своих фигур, — и мне хочется повторить вам его слова, они стоят того, чтобы сохранить их в памяти. «О человек, дивясь сложению и устройству человеческого тела, помни, что это тело ничто в сравнении с душою, в нем живущей. Ибо оная, чем бы ни являлась, есть дело Божие. Вот почему не препятствуй ей жить в Его творении, по воле Его и промыслу, и не позволяй твоему гневу и злобе разрушить даже одну жизнь. Ибо воистину тот, кто не ценит жизнь, недостоин обладать ею».

— Кто такой этот мессир Леонардо? — осведомился Бехайм. — Второй раз за нынешний вечер слышу о нем. Это он отлил в бронзе коня покойного герцога? Н-да, словами он, во всяком случае, пользуется весьма умело.

— Да, он же, — ответил д'Оджоно. — Он учил меня искусству живописи, и всем, что умею, я обязан ему. Другого такого, как он, ни вам, ни кому иному не сыскать. Ибо и натура не способна второй раз создать такого человека.

— Он и наружностью замечателен, — сообщил Симони. — Возможно, вы еще сегодня увидите его. Ведь он знает, что брат Лука, когда бывает в Милане, все вечера проводит здесь, в «Барашке».

— С этакой уверенностью этого обо мне утверждать нельзя, — возразил брат Лука. — По крайней мере, если иметь в виду ту уверенность, какую математика даст людям, опирающимся на ее законы. Потому что иногда я вечером сижу в «Колокольчике». Но там столешницы очень уж гладкие, мел к ним не пристает.

Бехайм вспомнил, что вообще-то пришел сюда не ради мессира Леонардо, и, хлопоча о своем деле, вновь пристал к Манчино, который аккурат покончил с ужином.

— Что же касается этой девушки… — начал он.

— Какой девушки? — спросил Манчино, глядя на него поверх своих мисок.

— Которая проходила мимо рынка и улыбнулась вам.

— Тише! Ни слова о ней! — прошептал Манчино и беспокойно зыркнул на резчика и на д'Оджоно, которые рассуждали с братом Лукой о «Барашке», «Колокольчике» и математике.

— Может, скажете, как ее зовут? — предложил Бехайм. — Сделайте одолжение, как мужчина мужчине.

— Молчите о ней, прошу вас, — сказал Манчино очень тихо, но тоном, не сулящим ничего хорошего.

— Или как мне ее найти, — продолжал Бехайм, упрямо не желая отступиться от своего намерения.

— Этого я не знаю, — сказал Манчино чуть громче, но все же так, что слышать его мог один только Бехайм. — Зато отлично знаю, что будет с вами: на четвереньках домой поползете, так я вас отделаю.

— Сударь! — возмутился Бехайм. — Вы слишком много себе позволяете!

— Эгей! Что тут стряслось? — воскликнул художник д'Оджоно, внимание которого привлекли последние слова Бехайма, произнесенные довольно громко. — Никак ссора?

— Ссора? Ну это как посмотреть, — ответил Манчино, пристально глядя на Бехайма и сжимая ладонью рукоять кинжала. — Я сказал, что надо бы открыть окно и проветрить, а этот господин считает, что открывать незачем. Ну и бог с ним, с окном, пускай остается закрыто.

— Боже мой, да открывайте на здоровье, если вам угодно, — буркнул Бехайм и допил вино, а Манчино убрал руку с кинжала.

Воцарилось молчание, и, чтобы положить ему конец, д'Оджоно спросил:

— Вы в Милане по делам?

— Не совсем, — объяснил Бехайм. — Мне нужно взыскать деньги с человека, который уже много лет не возвращает долг.

— За небольшое вознаграждение, — сказал Манчино, будто между ними ничего не произошло, — я взыщу для вас должок. Вам незачем себя утруждать, доверьте это мне. Вы же знаете, я всегда готов вам услужить.

Бехайм решил было, что Манчино насмехается, и посмотрел на него с досадой, но тем и ограничился. Он выпил слишком много вина, и в голове уже изрядно шумело, однако ж он покуда властвовал своими поступками и словами и не желал иметь ничего общего с человеком, который чуть что хватается за кинжал. И потому заговорил о своем деле с д'Оджоно:

— Человек, который задолжал мне деньги, флорентиец, но теперь живет в Милане. Зовут его Бернардо Боччетта. Может, вы мне скажете, где его найти.