Иудея Христа. Рождение новой веры

Самым первым вопросом Пилата был именно тот, который больше всего волновал римлян, а не иудеев: «Ты Царь Иудейский?» (Мк. 15: 2; Мф. 27: 11; Лк. 23: 3; Ин. 18: 33). Признать себя Мессией, то есть «царем Иудейским», означало бросить вызов римской власти и принять неминуемую смерть на кресте. Поэтому Иисус, несмотря на то что Он объявил Себя Мессией первосвященнику, дает уклончивый ответ, который можно было истолковать по-разному. В Евангелии от Иоанна Иисус еще добавляет: «Царство Мое не от мира сего… Царство Мое не отсюда» (Ин. 18: 36). Далее следуют слова Пилата, представляющие собой безусловную вставку в оригинальный текст Евангелий от Луки и Иоанна: «Я не нахожу никакой вины в Этом Человеке» (Лк. 23: 4; Ин. 18: 38). Как может римский наместник не находить вины в человеке, если тот не отрицает, что он является Мессией, то есть Иудейским царем? Кто из римских язычников имел хоть малейшее представление о Царствии Божием, которое имел в виду Иисус? Слова, приписанные Пилату, представляют собой такой же абсурд, как если бы в какой-нибудь губернии Российской империи появился человек, объявивший себя царем своего народа, а губернатор, вместо того чтобы арестовать его и отослать в кандалах в Петербург, вдруг заявляет, что не видит его вины. И это тот самый Пилат, который приказывал убивать без суда и следствия сотни невинных людей, только заподозренных в малейшем неповиновении властям! Более того, Пилат говорит о невиновности Иисуса, не успев допросить Его. Очевидно, те, кто добавили этот эпизод в Евангелия, хотели любой ценой обелить римского наместника, как и римлян вообще. Дальше следует еще один исторический ляпсус: «На праздник Пасхи правитель имел обычай отпускать народу одного узника, которого хотели» (Мф. 27: 15). В действительности такого обычая в Иерусалиме никогда не существовало. Зато в эллинистических и римских городах этот обычай широко практиковался, только, разумеется, не на Пасху, а на празднества языческих богов. Эта ошибка выдает римское или эллинистическое происхождение переписчиков, вздумавших редактировать Евангелия, а также говорит о том, что они не имели никакого представления о жизни в Иудее времен Христа. Но даже если допустить, что римляне и в Иерусалиме ввели свой обычай – отпускать народу одного узника, то римский прокуратор никак не мог свободить Иисуса, «царя Иудейского», зато мог помиловать Варавву, обычного разбойника, который не претендовал на роль вождя иудеев против Рима. За этим недостоверным эпизодом следует другой, еще более сомнительный, а главное нелогичный: «…первосвященники и старейшины возбудили народ просить Варавву, а Иисуса погубить» (Мф. 27: 20). Как первосвященник и его окружение могли увлечь за собой народ, который глубоко ненавидел и презирал их как римских приспешников? Но главное другое, каким образом народ, собиравшийся тысячными толпами на проповеди Иисуса и считавший его по меньшей мере одним из пророков, народ, радостно встречавший Иисуса в Иерусалиме и поддержавший Его в Храме, когда Он выгонял оттуда торгашей, вдруг полностью переменился, «послушался» римских прислужников и потребовал римской казни для Христа? Налицо явный конфликт текстов Евангелий. С одной стороны, «толпа» кричит и требует распятия Иисуса (Лк. 23: 23). С другой – тут же рядом в тексте говорится следующее: «И шло за Ним великое множество народа и женщин, которые плакали и рыдали о Нем» (Лк. 23: 27). Так какой же народ требовал распятия Иисуса? Великое множество иудеев, что «плакали и рыдали о Нем», или «толпа» переодетых римских солдат? Очевидно, переписчики, исказившие оригинальные тексты Евангелий, были больше озабочены не тем, чтобы быть в ладу с элементарной логикой, а желанием демонизировать иудеев. В свете столь вопиющего противоречия, последующая цитата из Евангелия от Матфея, а именно: «…весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших» воспринимается не иначе как кровавый навет на иудейский народ со стороны эллиниста-антисемита (Мф. 27: 25). Впрочем, сам автор Евангелия здесь ни при чем. Этот юдофобский пассаж был добавлен существенно позднее, причем людьми, не имевшими ничего общего с авторами Евангелий.

Проримские «коррекции» Евангелий создали совершенно новый образ Понтия Пилата – добросердечного чиновника, который сочувствует Иисусу и верит в его невиновность. И лишь давление «кровожадных» иудеев заставляет его дать согласие на казнь Христа. Однако в подлинной истории все выглядело совсем иначе. В действительности римский наместник, коварство и жестокость которого отмечали его современники, опасался растущего влияния Иисуса и рассматривал Его как потенциального врага римской власти в Иудее. Именно Пилат организовал арест и казнь Христа, заручившись согласием первосвященника. Вероятно, первоначальные тексты Евангелий и отражали эту, настоящую историю.

Распятие