Иудейская война

«О, сколь прекрасно было бы, если бы я умер до того, как мне пришлось увидеть обиталище Бога преисполненным несказанными мерзостями, а его священные пределы занятыми людьми, чьи руки осквернены убийством! И все же я, тот, кто носит одежды первосвященника и откликается на самые почетные и священные из имен, я все еще жив и цепляюсь за жизнь, не имея мужества встретить смерть, которая послужила бы к прославлению моей старости! Что ж, я пойду один и, словно никого больше нет около меня, один отдам свою жизнь за Бога. В самом деле, что толку жить среди народа, слепого и глухого к происходящим бедствиям и более неспособного справиться с ними своими собственными руками? Ведь вы не сопротивляетесь, когда вас грабят, молчите, когда вас избивают, и ни единым стоном не выражаете сочувствия к жертвам убийц. Что за невыносимая тирания! Но к чему обвинять тиранов? Разве не вы сами и ваше малодушие взрастили их? Не вы ли закрывали глаза, когда они — тогда еще горстка людей — начали объединяться, не вы ли своим молчанием поощряли умножение их числа, не вы ли, праздно наблюдая за их вооружением, обратили это оружие против самих же себя? А следовало бы пресечь их поползновения еще в зародыше, когда они осыпали поношениями ваших соотечественников, но вы своим равнодушием поощряли этих преступников к грабежам. Никто не сказал ни слова, когда они обирали дома, — тогда они схватили и их хозяев: они протащили их посреди города, и никто не пошевелил и пальцем в их защиту. Они бросили в тюрьму тех, кто был оставлен вами на произвол судьбы, — я не буду упоминать, сколько их было и кто был среди них, — без обвинения, без приговора их поместили в заключение, и никто не выступил на их защиту, и потому за заключением последовало убийство, свидетелями которого явились мы все. Да, мы все видели это, мы уподобились стаду бессловесных животных, из которого по очереди извлекаются отборные жертвы, — никто не издал ни звука, ни одна рука не поднялась.

И потому терпите, терпите при виде того, как попирается святилище, не сетуйте на то, что нечестивцы достигли вершины лестницы, ступени которой воздвигались вашими собственными руками! Не удивляйтесь, если теперь они пойдут еще дальше, если только существует на свете что-либо, что может превзойти разрушение Храма. Теперь они завладели наиболее укрепленным местом в городе, и отныне Храм будет рассматриваться как крепость. Тирания хорошо укрепилась, и враг над самыми вашими головами — но что намереваетесь делать вы? Куда обратите свои надежды? Или вы ожидаете римлян, чтобы они возвратили нам наши святые места? Неужто же дела в этом городе зашли так далеко и мы достигли в своих несчастьях того, что даже враги сострадают нам? Так почему же вы не восстанете, о малодушнейшие из малодушных, и не обратитесь навстречу ударам и, как это принято даже у животных, не дадите отпор мучителям?! Пусть каждый вспомнит о собственных несчастьях, представит все, что ему пришлось выстрадать, разожжет в своей душе пламя сопротивления! Неужто и в самом деле вы утратили наиболее достойное и естественное из человеческих чувств — стремление к свободе? Неужто мы возлюбили рабство и ищем себе господ, словно подчинение — это то, что мы унаследовали от наших предков? Но ведь именно они столько раз поднимались на великую борьбу за независимость и ради того, чтобы не повиноваться ничьим приказаниям, бросали вызов мощи Египта и Мидии. Но к чему вспоминать предков? Война с Римом, которую мы ведем сейчас, — не буду говорить о том, является ли она полезной и выгодной для нас или же как раз напротив, — что именно ее причина? Не свобода ли? В таком случае неужели же мы, отказавшиеся подчиниться владыкам целого мира, признаем своими господами собственных соплеменников? Однако если подчинение власти чужеземцев может быть отнесено на счет сокрушительного удара судьбы, то раболепство перед собственными подонками является сознательно избранной низостью.